Том 12. Лорд Дройтвич и другие - Пэлем Вудхауз

— Да у меня все в порядке!

— Прошу вас, потише! — укоризненно сказал маркиз. — А то услышат еще! Так нельзя. Вы — в отчаянии. Вы хотите покончить с собой. Плакать можете?

— Я редко плачу.

— Попрактикуйтесь. На них это очень действует. Дважды — нет, трижды — мне довелось присутствовать на суде, когда моему другу князю Бламон-Шеври предъявляли соответствующий иск. И каждый раз эти особы доводили присяжных слезами до того, что те удваивали сумму. Заметьте, дело у них было совсем не такое чистое, как у вас!

— У меня оно чистое?

— Чище некуда.

— Да? Кажется, я его подпортила.

— Чем же?

— Написала Фредди, что за него не выйду. Маркиз покачнулся.

— Написали ему письмо?!

— Да. Он очень обрадовался. Кажется, ему стало гораздо легче.

Маркиз едва добрался до столика и налил себе шампанского. Мечты его рухнули. Тем самым, Рассел Клаттербак, пришедший через несколько мгновений, застал очень мрачную атмосферу; но ее не заметил. Он был слишком счастлив. Хорошему издателю дороже всего блестящий сюжет, а творение Джефа превзошло все ожидания. Когда Терри представила гостя маркизу, он поздравил его с гениальным сыном.

— Да, мозги у него есть! — сообщил он. — Далеко пойдет, помяните мое слово. А что это, конфеты? — Он ловко схватил одну из них, надо же время от времени поддерживать силы. — Терри, можно от вас позвонить? В Америку, жене.

Пока он уговаривал дать ему Бенсонбург, 0231, а Терри пыталась подсказать, что лучше звучит «Бонг-сонг-бу-ур zero deux troix un[138]», снова постучались в дверь, и сердце у Терри подпрыгнуло. Не Джеф ли?

Это был не Джеф, а очень крупный человек с багровой шеей и густыми бровями. Под одним глазом красовался лиловый синяк.

— Мадемуазель Трант?

— Да.

— Разрешите побеседовать, — сказал комиссар Бюиссонад и ввалился в номер, явственно напоминая шерифа из второразрядного вестерна.

Когда миссис Пеглер втащила к нему в кабинет упирающегося Честера Тодда, комиссар переваривал второй завтрак. Встретил он ее неприветливо, явно показывая, что она вызывает у него аллергию. Даже мысли о пятистах долларах, которые он благоразумно взял заранее, не смягчали убеждения в том, что особа эта — истинная чума. Американок он вообще не любил, и она его в этом утверждала.

Однако по мере того, как она рассказывала свою поразительную повесть, он заметно оживлялся. Такие случаи он любил. Это вам не смутные подозрения, а солидное, верное дело, в которое приятно впиться зубами.

Вот почему теперь он с довольным видом стоял посреди комнаты. Одна рука лежала на столе, другая — висела вдоль бока, но была готова подняться и указать грозным перстом на преступную особу. Настал его час.

Однако особа не волновалась. Самый вид его и синяк сообщили ей, кто он, и она смотрела на него с достойным отвращением.

— Мадемуазель, я — Бюиссонад, комиссар полиции.

— Так я и думала. Вы хотите со мной поговорить. В чем дело?

— Разрешите ваш паспорт?

— Он у меня в сумке.

— А сумка?

— За вашей спиной, на столе.

— Благодарю, мадемуазель.

Открыв сумку, он высыпал на стол все, что в ней было, взял паспорт и мрачно его просмотрел.

— Все в порядке, да?

Месье Бюиссонад метнул первую молнию:

— Нет, мадемуазель, ни в коей мере. Это паспорт Терэз Трант, тогда как ваша фамилия Фэлло-ус. Вам это кажется занятным? Вы улыбаетесь?

— Простите. Я вас слушаю.

— Фэ-лло-ус, — повторил Бюиссонад. — У нас есть свидетельства, что в Сэн-Роке вы были служанкой мадемуазель Трант. Так?

— В определенном смысле.

— Не понимаю. Были вы служанкой или не были?

— Была.

— Прекрасно. Собственно говоря, отрицать это бесполезно. Вас опознали. Итак, в Сэн-Роке вы — Фэл-ло-ус, служанка. Здесь, в Ровиле, вы мадемуазель Трант. Наводит на размышления. Невольно спросишь, что же сталось с настоящей мадемуазель Трант?

— Она вернулась в Америку.

— Оставив вам свой паспорт, одежду и деньги. Что может быть естественней!

— Что ж, я ее убила?

Именно так думал месье Бюиссонад и уже представлял свою фотографию в газетах.

— Это, — сказал он, — мы и выясним.

Рассел Клаттербак смотрел на комиссара с явственной неприязнью. Тот, в конце концов, испортил приятнейший визит.

— Кто этот субъект? — спросил он, глядя на него тем холодным взглядом, каким взглянул бы на преуспевающего автора, переметнувшегося в другое издательство. — Напоминает страдальца-издольщика.

Обращался он к маркизу, но, поскольку тот еще не пришел в себя, ответила Терри:

— Это комиссар полиции.

— Ну, знаете! — удивился Клаттербак. — Тут что-нибудь украли?

Маркиз собрался с силами и объяснил:

— Он говорит, что фамилия мисс Трент — Феллоуз.

Клаттербак мгновенно увидел ошибку. Он вообще быстро соображал.

— Какая-такая Феллоуз, если она Трент?

— А он говорит, не Трент.

— Конечно, Трент!

— Вы ручаетесь?

— А то как же! Мы очень хорошо знакомы. Я давно покупаю у мисс Трент мед и яйца. Цена, конечно, завышена, ссылаются на всяких пчел…

— Комиссар считает, что она — служанка мисс Трент.

— Кто-кто? Да он спятил.

Месье Бюиссонада оскорблял не только тон, но и самый язык. Он презирал английский, полагая, что речь англичанина слишком похожа на бессмысленный птичий щебет.

— Parlez francais, monsieur![139] — заорал он. Клаттербак окинул его еще одним холодным взглядом.

— Как я могу парле фронгсе? Эй, Терри!

— Да, мистер Клаттербак.

— Скажите этому типу с подбитым глазом, что он кретин. Правда, кто тут у них не кретин? Хотя бы у одного француза были все дома!

— Кто эти люди? — спросил комиссар.

— Мои друзья, — ответила Терри. — Толстый — мистер Клаттербак, американский издатель, а тощий и длинный — маркиз де Мофриньез.

Бюиссонад немного отмяк, он почитал аристократию, но дело есть дело.

— Пусть объяснятся.

— Сейчас, сейчас. Вы не говорите по-английски, месье Бюиссонад?

— Нет.

— Тогда вы не поймете мистера Клаттербака, тем более, что он ест. У него домик рядом с нами, в Америке. Мы давно знакомы. Так что можете не сомневаться, что моя фамилия Трент. Тереза Трент, для вас — Терри, мы ведь с вами подружимся. Вот у вас глаз подбит, мне вас жалко. Ударились в темноте?

Комиссара сбить не удалось.

— Свидетель утверждает, что ваша фамилия Фэл-ло-ус. Да вы и сами…

— Сейчас-сейчас. Это сложная история, слушайте внимательно. Представьте себе, что вы с сестрой, две девушки, разводите кур.

Месье Бюиссонад заморгал. Он не смог это представить.

— Вам хочется посмотреть мир, — продолжала Терри. — Внезапно вы получаете немного денег. Теперь, думаете вы, можно съездить во Францию. Ah, la belle France![140] — И Терри поцеловала свои пальцы.

— Я все понял, — сказал Клаттербак маркизу. — «А, ля бель Фронгс!» — это «О, прекрасная Франция!»

— Однако, — продолжала Терри, — мы не могли купить два набора парижских туалетов. Вот мы и решили, что один месяц сестра будет мисс Трент, а я — служанкой. Потом мы куда-нибудь переедем и обменяемся. В Сэн-Роке был ее месяц, и я там стала Феллоуз. А здесь я — мисс Трент. Вы не запутались?

— Нет, мадемуазель.

— Все понятно?

— Да, — любезно отвечал комиссар. — Блестящая мысль.

— И нам так кажется.

— Значит, у вас было мало денег?

— Не очень много.

— Этот отель для вас дороговат?

— Еще бы!

— Охотно верю. А потому, — Любезность его исчезла, словно он нажал кнопку, — когда вам представилась возможность украсть пятьсот тысяч франков из сумки мадам Пеглер, вы ею воспользовались. Поистине, рождественский подарок!

Комиссар взял со стола билеты.

— Мадемуазель собиралась нас покинуть. Что ж, это понятно.

— Что он говорит? — поинтересовался Клаттербак.

— Обвиняет меня в том, — сказала Терри, — что я украла деньги у миссис Пеглер.

— Это еще кто?

— Моя бывшая супруга, — объяснил маркиз. — Я был женат дважды.

— А я вот — трижды, — сообщил Клаттербак. — Однако суть не в этом. Даже француз мог бы понять, что это — ерунда. Вы даже не видели этой сумки!

— Видела, — сказала честная Терри. — Я ее нашла. Но там ничего не было. Конечно, я ее не открывала, но понятно на ощупь.

Клаттербак почесал нижний из трех подбородков, странно глядя на нее сквозь очки.

— Нашли сумку?

— Да. Она была в кресле, за подушкой. Чувствую, там что-то лежит, смотрю…

— И находите сумку?

— Да.

— А в ней ничего нет?

— Так мне показалось.

— А он что говорит?

— Что там пятьсот тысяч франков.

— Господи милостивый!