Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

В продуктах питания была особенно острая потребность. Между тем, только за июль в городскую канализацию было спущено свыше 70 тонн соленых помидор и вывезено на свалку свыше 60 тонн тушек гусей с окислившимся жиром. С апреля 1937 г. в г. Ленинграде и области по нормам, установленным властями, в одни руки отпускались не более 4 кг муки на месяц. Да и те выкупить было достаточно проблематично. ‹…›

В условиях бесхозяйственности и некомпетентности властей пышно расцвели на Северо-Западе России должностные преступления, хищения государственной собственности и растраты. Особенно массовый характер они приняли в системе ОРСов – территориальных снабженческих организаций»[862].

Таким образом, уже к концу 1930-х гг. в Ленинграде произошел резкий всплеск уголовной преступности, коррупции в среде чиновников различных государственных учреждений; подобные проблемы поразили и население: «отличительной особенностью этого времени являлось массовое участие граждан региона в мелких спекуляциях и хищениях»[863].

«Партийное, советское и военное руководство Ленинграда знало, что даже накануне войны в Ленинграде отсутствовал полноценный стратегический запас провианта, энергоносителей и медикаментов. В апреле 1939 года начальник УНКВД по Ленинграду и Ленинградской области докладывал в Смольный о состоянии неприкосновенных и мобилизационных запасов, констатируя категорическое невыполнение плана укомплектования этих фондов; параллельно управление по гос. резервам информировало об этом Москву, причем только по хлебо-фуражу областные базы имели недозаклад от 20 до 50 %. ‹…›

Тяжелое положение с провиантом отмечалось с самого начала финской кампании: по сведениям УНКВД, очереди в ленинградские булочные и молочные магазины зачастую насчитывали от 400 до 2000 человек; реакция Москвы последовала 21 января 1940 года: Л.П. Берия распорядился “организовать борьбу с очередями за продовольственными товарами в Ленинграде”»[864].

Но борьба с очередями не означала насыщения рынка продуктами – очереди просто разгонялись милицией. Этот пример характерен для той помощи, которую Ленинград, как и остальные регионы, получал от сталинского руководства. На основании многочисленных источников можно увидеть, что такие закономерности – требование беспрекословного выполнения плана по сдаче продукции и полное равнодушие в ответ на мольбы о помощи в социальной сфере – были характерной чертой сталинского руководства[865].

Еще до начала войны – последний раз в начале июня 1941 г. – УНКВД систематически докладывало в Смольный о возросшем увеличении числа беспризорников, нищих и попрошаек. «Многие горожане и гости города могли ежедневно наблюдать, например, у церкви на площади Коммунаров толпы (от 200 до 300 чел.) нищих, а у кинотеатра “Рот фронт” безнадзорников, избивающих детей, посещающих кино, и обворовывающих их»[866].

Таким образом, еще до блокады в городе (как, собственно говоря, и в стране) создалось недопустимое положение с обеспечением населения продовольствием, одеждой, товарами народного потребления. Выросшая на этой почве коррупция управленцев всех уровней доводит до полноты картину предвоенного Ленинграда.

С началом войны недостаток продуктов усугубила паника, которая проникала всюду. Ленинградский фронт лихорадило, в начале сентября сдача в плен и переход на сторону врага обрели массовый характер. Только за пять месяцев войны карательными органами НКВД РККА на Ленинградском фронте было задержано свыше 87 тыс. солдат и офицеров, дезертировавших с передовых; из них арестовано было лишь около 2 тыс., а 85,5 тыс. были отправлены снова на фронт; 1569 человек было расстреляно[867]. (Всего до конца войны особыми органами Ленинградского фронта было задержано свыше 203 тыс. дезертиров[868].)

Прибывшая в конце августа 1941 г. «кризисная комиссия» уполномоченных ГКО во главе с Молотовым заботилась не столько об эвакуации населения, сколько об эвакуации промышленных предприятий и минировании города и кораблей КБФ на случай сдачи. Уполномоченные ГКО Молотов, Маленков, Косыгин и Жданов испрашивали 29 августа по спецсвязи личного разрешения Сталина на эвакуацию из Ленинградской области немцев и финнов общим числом 96 тыс. человек (успели вывезти только часть, а к остальным, кто выжил, вернулись в марте 1942 г.); курировал эту операцию А. Н. Косыгин[869].

Эвакуация городского населения началась массово в июле 1941 г. О. М. Фрейденберг описывает в дневнике этот момент:

«В условиях нараставшей опасности и тревоги, наши головотяпы из Ленсовета “организовали” эвакуацию детей. Десятки тысяч детей, эшелон за эшелоном, отправлялись со школами, с жактами (объединениями домов), с детскими домами и учреждениями. Это было поветрие. Детей массами отправляли, отрывая от матерей, и пустели дома и улицы. Вскоре выяснился характер этой эвакуации. Он определялся полной дезорганизацией и злостным головотяпством. Расквартирование не было подготовлено. Детей поселяли в грязных крестьянских избах, в деревнях тех местностей, которыми немец шел на Ленинград; уже в пути начинались массовые детские заболевания. Сотни детей погибли. Одни навсегда потеряли родителей, другие умерли от болезней и недосмотра. Те, что могли, стали слать домой отчаянные письма; и опять, за отсутствием открытой правды, начали ползти за окнами слухи. Пошло обратное течение: массово стали матери догонять и отбирать своих детей, и вновь дома и улицы наполнились маленькими обитателями»[870].

Слова университетского профессора хотя и эмоциональны, но вполне отражают истинную картину. Подтверждение ее слов нашлось в докладе И. М. Аншелеса, который в годы войны руководил противоэпидемическим отделом Ленгорздрава:

«С первых же дней военных действий было приступлено к эвакуации из Ленинграда детских контингентов. Следует признать, что избранные маршруты и санитарное обеспечение в пути следования, а также из пунктов назначения не были достаточно продуманы. Естественно, что допущенные дефекты не могли не сказаться отрицательно прежде всего на возникновении среди детей инфекционных заболеваний в пунктах назначения. Речь идет главным образом о вспышках там дизентерии, скарлатины и дифтерии.

По ходу оперативной обстановки, с приближением фронта к Ленинграду потребовалось произвести частично реэвакуацию детей в Ленинград из западных районов Ленобласти. Реэвакуацию пришлось выполнять в тяжелых условиях. Были случаи отсутствия должной изоляции во время перевозок заболевших от здоровых детей. Поэтому август 1941 г. оказался довольно неблагополучным в Ленинграде по капельным инфекциям, особенно скарлатине. В этот период начался поворот к росту летальности, пока только по скарлатине и дифтерии, что вполне объясняется теми тяжелыми условиями, в которые попадали дети при транспортировке»[871].

Несмотря на сдержанно-строгий тон этого доклада, совершенно очевидны тяжелые условия, в которые попали дети по вине городского руководства, а уж эвакуация в западные районы области более чем ярко характеризует уровень понимания обстановки штабом Ленинградского фронта.

Пожар на Бадаевских продовольственных складах, произошедший 8 сентября 1941 г., не был в действительности столь ужасным в масштабах городского хозяйства, но он был зловеще симптоматичен: с едой становилось все хуже. А ведь только в августе месяце в Смольный поступило два донесения – из пожарного надзора и УНКВД, – в которых обращалось внимание на вопиющие нарушения пожарной безопасности на Бадаевских складах