Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

на нелегальное положение. Выполняя эти указания, оно уже 15 ноября 1941 г. спешно организовало негласный секретно-политический отдел (СПО) УНКВД ЛО. ‹…› Из трех важнейших задач, поставленных перед Отделом, лишь последняя была нацелена на борьбу с немецкими и финскими разведслужбами. Остальные ориентировали его на “проникновение в глубокое вражеское подполье для вскрытия организованной контрреволюционной деятельности по всем линиям работы”. Так, на 1 отделение ‹…› возлагалась задача тщательного контроля и разработки троцкистов, правых и зиновьевцев. 2-ое отделение ‹…› меньшевиков, эсеров и анархистов. ‹…› руководитель 3-го отделения “наблюдал” за церковниками и сектантами ‹…›. Занимались молодежью, интеллигенцией, работниками искусства и литературы»[898].

Наиболее масштабную деятельность для контроля армии и гражданского населения Ленинграда вел Особый отдел НКВД Ленинградского фронта: за время Отечественной войны его силами было завербовано свыше 196 тыс. (!) негласных агентов, осведомителей и резидентов[899].

Руководитель НКВД П. Н. Кубаткин (чей карьерный рост начался с физического устранения Карла Радека)[900], был назначен в Ленинград 23 августа 1941 г. и занял фактически третье руководящее место в городе после Жданова и Кузнецова:

«На третьем месяце войны, когда обозначилось основное направление гитлеровского наступления и когда над городом Ленина нависла угроза тяжелейших испытаний, Петр Николаевич Кубаткин был направлен к нам, чтобы стать во главе ленинградских чекистов. Вряд ли можно было найти тогда более трудный, ответственный и почетный участок работы. Под руководством и при помощи ленинградской парторганизации, возглавляемой товарищами Ждановым и Кузнецовым, ленинградские чекисты развернули огромную работу по выявлению и искоренению агентуры врага.

По мере приближения немецко-фашистских армий к городу, все больше активизировались, оживали и готовились к бою враги советской власти, притаившиеся внутри Ленинграда. Готовились поднять голову все отребье разбитых эксплуататорских классов, все темные уголовные элементы, все агенты и пособники фашизма. ‹…›

Нужно было обладать качествами подлинного большевика-чекиста, чтобы успешно руководить борьбой на этом фронте и наголову разгромить вражеские силы. ‹…› В городе были вскрыты отдельные антисоветские группы. В них входили и старые немецкие шпионы, бывшие купцы, кулаки, титулованные дворяне»[901].

12 октября 1941 г. руководство города и УНКВД в целях создания масштабной сети осведомителей учредило должность «политорганизаторов при домохозяйствах». Ответственность за формирование этой системы наушничества легла на райкомы ВКП(б) при содействии органов милиции. Мало того, что этим «политорганизаторам» было выдано табельное оружие, они еще и были освобождены от работы на производстве, причем обеспечение их карточками и продовольствием осуществлялось за счет учреждений, где они работали ранее, т. е. у них не прерывался стаж, и с наступлением мирного времени они смогли вернуться к исполнению своих прежних обязанностей. Эти новые особи дублировали функции домоуправов и участковых милиционеров и имели права «повально проверять документы и квартиры, задерживать и доставлять в органы милиции лиц, вызывающих подозрение “как агентов иностранных разведок”»[902].

Кроме своих охранительных функций эти политдомоуправы оказались моментально вовлечены в процесс грабежа, происходившего в Ленинграде, – квартиры эвакуированных и вымирающих ленинградцев были огромным полем криминальной деятельности. Дошло до того, что их активность «на местах» стала реальной угрозой для деятельности исправно работающей с довоенного времени паутины органов госбезопасности.

Также, согласно приказу ставки Верховного главнокомандования за подписью Сталина от 17 ноября 1941 г., где говорилось о том, чтобы «разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск», серьезные силы были брошены на минирование городских объектов на случай сдачи города: оно производилось вплоть до августа 1943 г. Для запланированного одновременного подрыва города было заложено более 300 тыс. тонн расчетных взрывчатых веществ; на 25 августа 1943 г. в городе насчитывалось 270 заминированных объектов[903].

Кроме этих мер, масштабные силы были брошены на перлюстрацию писем. Например, в период с мая 1943 г. по декабрь 1945 г. ленинградской цензурой было обработано 252 млн единиц корреспонденции, из числа которой было полностью конфисковано свыше 109 тыс. писем, телеграмм и бандеролей, а из 2,5 млн текстов писем были произведены изъятия фрагментов текста[904]. И хотя эта титаническая работа объяснялась «необходимостью сохранения военной тайны», в условиях блокадного Ленинграда фильтровалась и совершенно иная информация. За пределы Ленинграда не выпускалась информация о блокаде, голоде, переживаемых ленинградцами тяготах. По наиболее значительным с точки зрения органов нарушениям НКВД (в случае гражданских лиц) и Смерш (в случае военнослужащих) арестовывали авторов, якобы таким образом распространяющих панические настроения. О чем же они писали? Вот отрывки из двух солдатских писем, написанных под стенами Ленинграда:

«…Не знаю, сестра, уцелею я или нет, уже стал пухнуть и много убивают наших немцы. Когда мы идем в наступление нами не дорожат, который не убит, а ранен, истекает кровью на морозе, на холоде и умирают. Людей убитых горы, ходим через них, падаем, никто нами не дорожит»[905].

«…Нахожусь на передовой, вижу много муки и горя. Кормят [нецензурное слово] и гоняют как собак. Одеты одни шинелишки, да ботинки, надоело мне такая жизнь. Нас ограбили, взяли корову, да и послали защищать родину. За что? [Нецензурное слово]. Я не хочу, я, наверное, жив не вернусь. Придется погибнуть за коммунистов, или за что [sic!], которые мучили меня…»[906]

Перлюстрация писем была очевидной для жителей:

«Голод и убийства людей в Ленинграде составляли строгую тайну для Москвы и провинции. Цензура на законном (военном) основании перлюстрировала наши письма. Нельзя было ни говорить, ни жаловаться, ни взывать. В газетах и радио кричали о бесстрашии и отваге осажденных; смерти глухо назывались “жертвами на алтарь отечества”. О, мы-то города не сдадим! Нет тех условий, которые могли бы требовать капитуляции. Когда-то мы сдавали крепости, когда иссякало продовольствие. Мы знали, что гибель от голода запертых в ящик 5 миллионов людей не ослабит героизма наших сытых главарей»[907].

Слова о «сытых главарях», увы, не вызывают особенного внутреннего протеста и отчасти объясняют обстановку в городе, ибо «сытый голодного не разумеет»:

«Уже в первый блокадный год Управление НКВД ЛО неоднократно информировало НКВД СССР и НКГБ СССР о фактах хищения некоторыми городскими аппаратчиками продовольственных посылок из Узбекистана и Казахстана для ленинградских детей и стариков. В донесениях указывались фамилии руководителей, отправляющих через “воздушный мост” в Новосибирск, Свердловск и Омск “яблочно-шоколадные” посылки своим эвакуированным семьям. Да и здесь у них было неплохое питание и медицинское обслуживание. Так, например, один из влиятельных исполкомовских чиновников Ш. всю блокаду питался в ресторане (естественно, ведомственном. – П. Д.), заказывая нередко себе домой хорошие вина, шоколад и папиросы»[908].

Поразительны были не методы и размеры воровства, не меню обкомовской столовой, не парное молоко, подсобное свиноводство