Навола - Паоло Бачигалупи

Толпа принялась скандировать, требуя огня:

— Инферно! Инферно! Инферно!

— Пьеса близится к концу, — прошептал мне на ухо Джованни. — Осталось лишь мне сыграть свою роль.

Я едва расслышал его слова, потому что хор заполнил Каллендру, такой громкий, что, казалось, здание вот-вот содрогнется и рухнет от топота ног и призывов к моей смерти. Зал буквально кипел. Архиномо требовали моей крови.

Раздался голос Джованни:

— Архиномо да Навола! Великие имена! Услышьте меня! Давико ди Регулаи — такая же жертва, как и прочие! Вам нужна не его кровь!

Послышались недовольные возгласы и кошачьи вопли. Что-то влажное ударилось в перила рядом со мной, и я вздрогнул, но Джованни продолжал:

— У него есть право на защиту. Таков наш обычай! Я буду говорить!

— Тут некого защищать! — прокричал кто-то, и на нас обрушилась новая волна негодования, на этот раз с верхних галерей, где собрались вианомо. Верхние и нижние палаты Каллендры были против нас, однако Джованни не отступил.

— Я буду говорить — и меня услышат!

Его голос оказался неожиданно сильным — на моей памяти Джованни всегда был тихим. Судя по всему, толпа тоже удивилась, потому что крики стихли, сменившись злобным бормотанием.

Джованни продолжил:

— Те, кто знает Давико — а в этом зале немало таких, кто хорошо его знает, кто помнит его с младенчества, и многие из нас видели его с верной собакой Ленивкой и милым маленьким пони... — (Послышались понимающие смешки.) — Мы все видели его и знаем, что, в отличие от его отца, обладавшего умом острым, как рыбацкий нож, Давико... — Тут он умолк, и я догадался, что Джованни пожал плечами, сделал тот знаменитый наволанский жест, который передает весь смысл одни движением. — Будем честны, амичи, вианомо, архиномо. Наш Давико... Он не слишком умен.

Смех зазвучал громче.

Джованни поспешил развить успех:

— Ум нашего малыша Давико не создан для заговоров. Я сам играл с ним в карталедже — и ни разу не видел, чтобы он разыграл ловкую карту.

Снова волна смеха по всей Каллендре.

— Это было все равно что играть с ребенком, — сказал Джованни. — Играть в карталедже с недоумком.

Снова смех.

Джованни воодушевился, и его речь набрала силу:

— И потому я скажу еще раз: Давико ди Регулаи — такая же жертва интриг своего отца, как и все мы. Его преступление состоит не в том, что он плел козни, а лишь в том, что он родился архиномо ди Регулаи. Какие бы изменнические планы ни лелеял его отец, этот мальчик, сидящий перед нами, — не скрытая карта, а всего лишь принц шутов.

Все снова расхохотались. Я чувствовал, как пылает от стыда мое лицо. Первый министр стукнул посохом, призывая собрание к порядку.

— Быть может, он и не участвовал в планировании, но он отнюдь не невинен, — сказал Гарагаццо, когда толпа утихла. — Он не противился. Он никому не рассказал, никого не предупредил. Значит, он участвовал в заговоре.

— Как инструмент — возможно, но не более того, — возразил Джованни.

— Как соучастник, — сказал генерал Сивицца. — Которого мы не можем просто отпустить.

Ропот вырос и вдруг умолк. Вскоре я понял почему: наконец заговорил калларино.

— Эти свидетели высказались, — произнес он подчеркнуто нейтральным тоном. — Есть ли другие, первый министр?

— Я свидетель, — откликнулся парл. — Он пришел ко мне по просьбе своего отца. Может, он и был пешкой, но его это устраивало.

— Я не говорю, что он невиновен, — парировал Джованни. — Я говорю, что он не представляет опасности. Уж конечно, в этом огромном зале найдется место для милосердия. Меры милосердия для того, кто оказался замешан в заговорах, которых не понимал. У меня есть кузен, который однажды оказался причастен к заговору против Регулаи, и должен сказать, что это отнюдь не то же самое, что быть главарем, а потому, пусть этот человек и отказался заступиться за моего кузена, я считаю, из милосердия мы должны различать того, кто следует, потому что слаб, и того, кто ведет, потому что силен. Я не говорю, что он невиновен, — завершил свою речь Джованни. — Но я прошу для него меру милосердия.

Вновь заговорил калларино:

— Что вы скажете? Заслуживает ли эта тварь милосердия? Или жалости? Обсудите это друг с другом.

Зазвучали голоса — Каллендра решала мою судьбу. Я услышал, как меня предлагают отпустить и как предлагают четвертовать. Я наклонился к Джованни.

— Должен признаться, мне не слишком понравилась твоя защита.

Джованни рассмеялся.

— Я защищаю тебя не перед Каллендрой, но перед Леггусом. Я говорил только правду и в этом могу поклясться. У Леггуса не возникнет сомнений в искренности моих слов. Ты всегда ужасно играл в карталедже.

— Будет забавно, если это меня спасет.

Прежде чем Джованни успел ответить, я услышал кашель калларино, извещавший о том, что обсуждение подошло к концу. Первый министр стукнул посохом:

— Давайте проголосуем.

Послышался стук, с которым архиномо усаживались на свои места.

— Кто за смерть? — спросил калларино.

Я услышал шорох, пронесшийся по всей Каллендре. Джованни втянул воздух.

— Все плохо? — спросил я.

— Мне жаль.

— А кто за милосердие? — спросил калларино.

Ни шороха, ни кашля. Тишина. Самая ужасная, что я когда-либо слышал.

Такова политика Наволы. Внезапно стало слишком опасным проявлять милосердие, хоть как-то связывать себя с моей семьей. Я подумал, не было ли это также частью плана калларино, попыткой выяснить, кто до сих пор нас поддерживает, выкурить добычу из логова.

Внезапно на меня навалилась чудовищная усталость. Надежды не было. Странно, что я вообще надеялся. В этом, как и во всем прочем, я проявил себя дураком. Фаты свидетельницы, я и был дураком.

— Итак, — произнес калларино, — согласно воле Каллендры этот человек приговаривается к смерти за государственную измену. По закону его обезглавят, а голову выставят перед Каллендрой на один месяц, конечности же отсекут от тела и раскидают, чтобы его не собрали псы Скуро.

И тут раздался протестующий крик.

— Вы все коровы и прачки! — Это кричала Фурия. — Он ничто! Пустое место! А вы — дети, шарахающиеся от теней! У него нет глаз! Взгляните на него! Он ничто!

— Таков закон... — начал было калларино.

— Э летиджи джустиа? Чи, сьете фескатоло кане!69 Таков свет Амо? Сделайте из него цепного пса, пусть живет и служит слепым предупреждением до конца своих дней. Пусть побирается на куадраццо, если на то пошло. Какая польза от очередной головы на палке?

Мерио заговорил масленым голосом:

— Если мне будет позволено, есть еще кое-что.

— И что же?

— Состояние Регулаи. Большая его часть находится за границами Наволы, в других ветвях, и подчиняется другим законам и традициям, однако все они подчиняются Леггус мерканта. Оставив в живых последнего наследника, мы сможем получить состояние Банка Регулаи. Его можно употребить нам на пользу — чтобы оплатить армию, воздвигнуть памятник нашей независимости, накормить голодных. Если последний Регулаи согласится вернуть свое состояние в Наволу, быть может, этого будет достаточно для некоторого милосердия. Как их нумерари я говорю вам, что колоссальные суммы лежат в хранилищах и на счетах ветвей банка, которые раскиданы по всему Крючку, на том берегу Лазури и за хребтами Чьелофриго.

Внезапно спектакль обрел смысл.

— Вот их скрытая карта, — шепнул я Джованни. — Вот для чего вы все выступаете. Чтобы сделать из меня марионетку иного рода.

— Похоже на то, — прошептал в ответ Джованни. — Они хотят заполучить твои деньги и пытаются использовать для этого власть объединенной Каллендры.

— Что скажете, Давико ди Регулаи? — спросил калларино. — Принесете ли еще раз клятву своему городу? Заплатите ли выкуп за свою жизнь? Сделаете ли то, чего мы требуем?

Я не ответил. Не знал, что ответить. Это было все, что составляло мою семью. Труды моего отца, деда, прадеда — их всех. И таково будет мое наследие? Дейамо Добрый, Дестино Бык, Девоначи Хитроумный — и Давико Слабый, который приложился щекой к сапогу калларино и покорился, как пес.

Давико