Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

в воду канул. Но на площади по-прежнему топчется и колышется от взаимных пинков внушительная кучка жаждущих, подстегивая друг друга криками и приступами ярости. Бройер спотыкается и видит вещмешок, присыпанный снегом. Поднимает – внутри ничего съедобного, зато носки и какое-никакое белье. Он берет трофеи с собой. Теперь это опять важно. Равнодушно идет мимо волнующейся толпы. Улавливает краем уха возбужденные разговоры:

– Ну конечно!

– Он же обещал!

– Да бросьте вы, ни одна сука больше не прилетит! Нас, как всегда, обморочили.

– А если я скажу: дескать, сегодня ночью по плану сюда прибудут еще пятьдесят “юнкерсов”?

– Тогда какого лешего вы тут толчетесь!

Под ноги Бройеру валится человек. Тот подхватывает его, помогает подняться. Кто-то из солдат тоже приходит на выручку.

– Господин лейтенант! – взывает к упавшему. – Только не раскисайте, господин лейтенант! Не теперь, осталось всего-ничего.

Взгляд Бройера прикован к войлочным сапогам лейтенанта, медленно поднимает он глаза. О господи, это ж…

– Дирк! – кричит он и хватает за плечи лейтенанта, который едва держится на ногах. – Дирк, старина, ты ли это!

Но Дирк, похоже, невменяем. Беспомощно болтается голова из стороны в сторону, с губ не слетает ни слова.

– Послушайте, – тихо обращается Бройер к человеку, по-видимому, приставленному к лейтенанту. – Здесь больше нет смысла… Нужно идти в Сталинград!

Человек растерянно таращится на Бройера.

– Хотите сказать, что…

– Вы же сами видите! – Бройер кивает в сторону огненного зарева на севере.

Они берут лейтенанта под руки и тащат к дороге. Справа стоит грузовик, нагруженный доставленным по воздуху продовольствием. Какой-то человек подходит к часовым и шепчет им пару слов. После чего те вскидывают ружья за плечо и срываются с места, бросив машину и груз без присмотра.

Спутник Дирка забирается в кузов и начинает сбрасывать консервы и упакованный хлеб. Бройер под завязку набивает вещмешок и широкие карманы припасами. С Дирком далеко не убежишь, дохлый номер. Ноги волочатся, как у паралитика. Где-то впереди дорога. Оттуда слышен шум и грохот двигателей. Бройер в последний раз оглядывается назад. Поглощенный тьмой аэродром кажется вымершим. Только вдали на фоне вспыхивающего огненно-красными зарницами неба четко вырисовывается неукротимая кричащая кучка. Чего они еще ждут? Чуда! Того самого чуда, на которое уповает про себя каждый, чудо-юнкерсов, обещавших прилететь.

Нет, то был не отряд бойцов, а разношерстная горстка беспомощных, отчаявшихся людей, какая, миновав брошенный аэродром, дотянула до Гумрака. Ее составляли все те, кто еще чувствовал в себе силы идти, подстегиваемый страхом или надеждой: люди из строительного батальона, оперативная рота Факельмана, примкнувшие к ним по дороге раненые и те, кто отбился от своих частей. Все другие остались. В том числе старый майор, бывший преподаватель университета.

– Нет-нет, ступайте! – умолял он Фрёлиха, чуть не плача. – Кто хочет, пусть идет. А я остаюсь. Хватит с меня, что бы теперь ни произошло, а я сыт по горло… Какой позор! Так нас предать! А все этот дьявол, он один!

В Гумраке они вливаются в общий поток беженцев. Энтузиазм вести за собой людей, взяв на себя ответственность за их жизни, иссяк – словно и не бывало, одна только остервенелая, бесформенная злоба толкает Фрёлиха вперед. Закинув за спину автомат Бройера и подняв воротник, он по-бычьи склоняет голову и прячется от вьющихся снежных хлопьев. Тупо переставляет ноги, не замечая, что рядом, как верные псы, идут Херберт и Гайбель. Заряженные его рвением, они чуют цель, которая ему самому неведома.

Вокруг пылают пожары. То тут, то там шмыгают через туманную хмарь неопознаваемые тени. Раздаются одиночные выстрелы, но откуда они и в кого, никто не знает. Время от времени кто-нибудь молча оседает на снег, на таких уже не обращают внимания. Иногда рвутся мины, вместе с огнем разбрызгивая кровь и каждый раз убирая с дороги пригоршню людей. Остальные в оцепенении бредут дальше среди криков, стонов и хрипов. Больше никто не бросается на землю, заслышав предупреждающий об опасности свист. Какой в этом смысл.

Гайбель хромает, уже давно. Он останавливается и берет Херберта за руку. Лицо его грязно-желтое.

– Послушай, Херберт! Сдается, и меня зацепило.

Он проводит рукой по ноге. Удивляется как ребенок, разглядывая окровавленные пальцы. Нижняя губа дрожит. Гайбель садится на краю дороги. Фрёлих определяет, насколько дело серьезно. Пуля попала в бедро. Херберт достает грязный платок, прикладывает к ране и крепко затягивает веревкой. Больше ничего сделать нельзя.

Уже через несколько шагов всем троим ясно: о дальнейшем пешем марше нечего и думать. Чуть впереди маячат мобильные бытовки связистов. Может, разрешат к ним пристроиться, чем черт не шутит. И тут совсем близко начинают хлестать выстрелы.

– Танки, танки!

Машины неистово гудят, бьются друг о друга, повсюду истошные крики! Жуткий вопль “танки!” выводит людей из ступора. Теперь дорога напоминает стремительный бурлящий поток. Связисты – на лицах смертельный страх – бросают оружие и портупеи, срывают стесняющие шубы и бегут сломя голову. Офицер рвет глотку зазря.

Из сумрачного тумана выплывают бряцающие тени… Фрёлих укрывается под брошенной бытовкой. Чувствует, как закипает в нем дикая ярость. Он жаждет поквитаться, с Назаровым и со всеми иванами. Он балтиец…

С грохотом катит на него Т-34. Не стреляет. Белая фигура в башне размахивает шапкой и кричит:

– Дойч золдат, комт! Комт!*[52]

Фрёлих вскидывает приклад к плечу, тщательно прицеливается, сжав зубы, спускает курок. Тра-та-та-та… Голос срывается, человек застывает, а потом медленно сползает в башню. Когда танк подходит к Фрёлиху, наверху маячит только рука, – словно прощаясь, качается она из стороны в сторону, шапка высвобождается и катится на дорогу.

– Получил, сука! – скрежещет зубами зондерфюрер, которого мирные намерения русских нисколько не тронули. Чуть погодя он осторожно выглядывает. Танки свернули влево. Оттеснив бежавших, они теперь гнали их перед собой по степи в туманную мглу. Фрёлих выбирается из укрытия. Отшвырнув ногой шапку русского, как на ходулях ковыляет через дорогу к машинам. Водитель грузовика пытается завести заикающийся мотор. Рядом в растерянности стоят кучкой люди. Херберт помогает Гайбелю забраться в кузов, того колотит дрожь. Фрёлих одним махом запрыгивает к товарищам. Хорошее настроение вернулось.

– Как мы им задали! – похваляется он. – Ишь-ты, кобель окаянный! Думал голыми руками нас взять! Мы их еще вздрючим по первое число! Вот только укрепимся в Сталинграде.

Остальные молчат. Они нашли в кузове мешок пшеницы. И теперь растирают зубами каменные зерна. Мотор наконец-то заводится. Водитель дает газу, вымученно включает передачу. Тяжелая машина срывается с места и остервенело летит по дороге.

Туман сгущался, все насыщеннее становилась темнота. Дорога, по которой медленно, с перебоями, тянулся длинный караван беженцев, терялась в неизвестности. Бройер снова – уже в который раз? – остановился и смахнул пот с пылавшего