Час волка на берегу Лаврентий Палыча - Игорь Боровиков

Я объявился тогда на родине, говоря языком одного из персонажей

Рязановского фильма "Гараж", с целью её продажи. Не всей, конечно, а только принадлежащих мне 17 квадратных метров находящихся в перовской квартире. Оформил все документы, пьяно всплакнул, прощаясь с домом, где провел незабываемые годы, получил кучу бабок и впервые за много лет почувствовал себя королем. Боже, как я тогда гулял! Иду по улице, смотрю по сторонам и балдею от мысли, что любая выставленная бутылка может стать моей. Любая! Что еще надо русскому человеку для счастья? За те два великих месяца я снял тридцать фотопленок этой грандиозной эпохи, а, вернувшись в Монреаль, напечатал почти тысячу фотографий. Сделал из них два толстенных альбома и обожаю просматривать оные, приняв на грудь. Вот как сейчас.

Представляю твое удивление. Мол, сам столько раз утверждал, что нельзя быть пьяным в великий пост и сам же пьешь. Неужто можно так поступать против собственных религиозных убеждений? Отвечаю: Вообще, конечно, нельзя. Но, немножко можно, понеже человек есть создание грешное, а особенно человек русский, который, увы, не всегда выбирает "нельзя", когда нельзя. Иногда, когда нельзя, он выбирает,

"можно", вот как я сейчас.

А вот подруга моя начала восьмидесятых годов, Верка Кондрашова

(Будь земля ей пухом! Повесилась она в прошлом сентябре), всегда говорила:Если нельзя, но очень хочется, значит – немножечко можно. Я попал в её дом сразу после возвращения из Анголы, а привела меня туда Танюшка Карасева. Одна наша коллега по "Прогрессу" жила с

Веркой по соседству, и Танюша, как Ногатинская соседка тоже с ней задружилась. Мы с Татьяной пришли к Кондрашовой буквально на третий день после моего приезда, когда по утрам, открыв глаза, я еще ожидал увидеть бухту Мусулу и восход над саванной с баобабами.

Танюша в те дни очень близко к сердцу приняла мою сексуальную неустроенность, и возжелал свято соблюсти собственное обещание дать мне в любой позе, в любом доступном месте. Именно для выполнения этого соцобязательства она и привела меня к соседке-подруге, как в место вполне доступное. Я же увидал там этакое весьма забавное курносое, коротко стриженое существо лет двадцати пяти, худенькое, темно шатенистое и несколько смуглое для наших северных широт, среднего роста в джинсах в обтяжку, ковбоечке, больших очках и, явно, женского пола. При ближайшем рассмотрении пол подтвердился, несмотря на совершенно мальчишескую фигуру с маленькой попкой, узкими бедрами и с едва заметной грудкой. Однако при всем этом не классически сексуальном облике sex-appeal исходил от неё прямо волнами, что я сразу же и почувствовал. Это сложно объяснить, просто

– загадка какая-то. Вроде бы и красоты особой нет, а как посмотришь на неё, так совершенно однозначно встает и дымится. Естественно, увидев такого сексапильного человечка, я целую комедию разыграл.

Поздно вечером, когда мы с Танюшей, натрахавшись, собрались уже по домам, заявил, что у меня, мол, вроде простуда после Анголы началась из-за перемены климата, и попросил поставить себе градусник, что и было сделано. Потом совершенно элементарно набил его до тридцати девяти с хвостиком, нащелкал пальцем, как в детстве, чтобы в школу не идти. А на сей раз, чтобы от Верки не уходить. Меня, конечно же, с оханьями оставили ночевать, и ночью я, как партизан, проник в спальню хозяйки.

Тут еще надо сказать, что жила она одна одинешенька в огромной трехкомнатной "генеральской" квартире. В первый же вечер, как только сели мы пить водку на кухне, Веруня просто и скромно объяснила, что её папа, генерал-лейтенант КГБ, уже год, как командирован служить заместителем председателя республиканского Комитета одной из среднеазиатских республик, где и живет вместе с мамой и внучкой, сиречь с её трехлетней дочкой от давно распавшегося брака.

Ты, Александр Лазаревич, конечно, сейчас же подумал, что я сразу решил её охмурить, чтобы жениться, да снова стать выездным. Мол, папа отмажет прошлые грехи. Не сразу, Шурик, не сразу. В тот первый вечер я захотел только её трахнуть. И только через несколько дней, когда убедился, что Веруня на меня явно запала, такая мыслишка котелок мой посещать начала. А что ты хочешь, если утром того самого дня, когда оказался в доме Кондрашовых, был я в Минздраве, где сдавал свои командировочные документы. Принимающий их чиновник отдела загранкомандировок по фамилии Ванякин, глазами этак на меня сверкнул, губёнки презрительно в трубочку скатал и цедит:

– Все, отъездился, про заграницы забудь. Тебе их больше в жизни не видать, как своих ушей.

А через пару лет, уже при Андропове, самого Ванякина хорошо посадили, лет на пятнадцать за взятки. Брал он, их, оказывается, с врачей из командировок возвращавшихся, причем чеками Внешпосылторга.

И те, кто давали, имели все шансы снова поехать за границу. То-то я еще удивлялся, отчего, мол, в Алжире и в Анголе одни и те же лица мелькают? Ну, это так, к слову и, уверяю тебя, без тени злорадства.

Тем более, что мне его искренне жалко, ведь он умер в лагере-то. А со мной абсолютно прав был товарищ Ванякин. Не хрен было пьяному из-за руля не вылезать! Еще Господь спас, никого не убил, да и сам не убился! Там ведь каждый раз, когда я возвращался из Луанды к себе в Кошту, черные дети так и сигали под колесами, элементарно мог кого-либо раздавить.

Наказание же в Анголе для белых людей за подобные проступки было только одно:тебя окружает черная толпа и из машины выйти не дает.

Потом обливают её бензином и поджигают. А сами водят вокруг костра хоровод с песнями и плясками. В мое время точно таким вот образом жгли, приплясывая, одного летчика, и только чудом кубинцы его отбили. Просто случайно пара грузовиков с ними в этот момент мимо ехали. Так он только и отделался ожогами второй степени и волчьим билетом не выездного, какой и мне был выдан. А что касается угрызений совести, что, мол, человека насмерть задавил, то не знаю, не спрашивал. Но, помнится, все его очень жалели. Летчика, я имею в виду.

Однако отвлекся, я же тебе про Верку речь держал.. Значит, залез я ночью к ней в койку, а та извиняется, мол, у неё, как она выразилась "минус". Ну, что делать, я подался назад, а Веруня меня к себе тянет:давай, мол, иди сюда. Я говорю:Так, ведь, нельзя!

А она мне на ухо мурлычет томным таким голоском: Если нельзя, но очень хочется, значит, немножечко можно!

На следующий же день за завтраком Верка спокойно и просто предложила взять свои вещи и переехать к ней. И тут же заявила следующее:

– Только учти, у меня еще живет моя лучшая подруга Ларка. Она мне самый близкий человек. Кстати, папа у неё тоже в КГБ служит. У нас с ней все общее, включая любовников. Вместе на одной даче выросли, пединститут кончили, в одной группе учились. Вместе в преферанс играем и вместе трахаемся. Вчера ты её не видел потому, как она к себе домой уходила, а сегодня вернется, так что тебе придется её тоже поиметь. И ещё запомни: мы с ней – птицы вольные. С кем хотим, с тем и спим. И чтобы никаких сцен ревности. Хочешь жить у нас, живи по нашим законам.

Я аж ушам своим не поверил. Неужто, мол, такое возможно? Да я, блин, об этом только и мог мечтать! Действительно, объявилось вечером такое же мальчикоподобное существо по имени Лариса, идентичной c Веркой комплекции: худенькая, среднего роста, маленькая попка и лишь легкий намек на грудь. Только личико было не смуглое, а ангельски беленькое с золотисто рыжей копной волос. Сели втроем пить водку и я, помнится, в этот первый вечер даже несколько заробел. Застеснялся такой необычной ситуации. Болтал чего-то там, болтал, а Верка перебивает меня на полуслове, указывает на Ларку и говорит:

– Ну, хватит, идите, трахайтесь.

Я же спрашиваю робко: А она мне даст?

А та в ответ:Ты что не видишь, какие у неё глаза? Она же тебе уже дает!

С этой фразы и пошло веселье, длившееся ровно год. Я перевез к

Кондрашовой свои шмотки, только что купленную стереосистему с огромными колонками, и загремели на весь южнопортовый двор никогда здесь неслыханные бразильские и зеленомысские самба, босса новы, португальские фаду. В результате кэгэбешные подруги так запали на эту музыку, да на мои бесконечные ангольские воспоминания, что обе поступили на курсы португальского языка. Кончила их, правда, только

Верка, а Ларка через пару месяцев бросила. Зато первая взялась за дело серьезно. Тогда же в марте восьмидесятого с папиной помощью перешла работать в наше издательство. Поначалу – в русскую корректорскую, а со временем, закончив курсы, попала в соседнюю журнальную португальскую редакцию. Мало того, она через несколько лет сама уехала в Анголу и была там целых два раза по два года. А все началось с песенки бразильянки Алсионе Неу дейше у самба моррер! Не дайте самба умереть!

Весь этот год пролетел, как одно мгновенье. Каждый день начинался с пляски, пляской же и заканчивался. Проснувшись к полудню, подруги мои, не одеваясь, "кушали кофий" с коньячком и как были голенькие, принимались наяривать разудалый канкан, задирая ноги к потолку и напевая хором: Люблю военных, военных, военных! Больших и здоровенных, больших и здоровенных! Это была как бы прелюдия к дальнейшему веселью. Затем включались самбы, и квартира превращалась в нечто среднее между русским забубенным кабаком, игорным домом и бразильским карнавалом. Там постоянно тусовался народ, пили, курили, плясали, трахались и играли в карты, ибо Верка с Ларкой были еще ко всему прочему заядлые преферансистки. Я же, поскольку в карты не играл, да и плясок долго не выдерживал, то закрывался в предоставленной мне комнате и читал книжки. А сам весьма ревниво прислушивался, что происходит в гостиной:Играют? Пьют? Трахаются?