Заплачено кровью - Валерий Киселев

Подошли Гогичайшвили, Шапошников и Меркулов.

- Ну, как, Беззубенко, исправны? - спросил Гогичайшвили.

- Исправны, товарищ майор. Все три. Не понимаю, почему они их здесь оставили.

- А снарядов сколько бросили, тысячи три, не меньше, - добавил Иванов.

- Калибр маловат. Ну что это - тридцать семь миллиметров, - сказал старший лейтенант Меркулов, - нашей сорокапятке в подметки не годятся.

- Ничего, воевать можно. Включайте их в состав батареи, - приказал майор Гогичайшвили, - теперь будет у нас пять орудий. И снаряды забирайте, сколько сможете погрузить на сани.

У саней в разных позах лежали несколько наших погибших бойцов.

- Ящики были с шоколадом, - объяснил политрук Иванов, - только они подбежали, стали осматривать - и мина туда, прямо в сани. Откуда и взялась эта мина, бой-то уже заканчивался.

"Да, что может быть глупей: остаться в живых в атаке и погибнуть из-за шоколада", - с горечью подумал капитан Шапошников.

Подошел лейтенант Степанцев, который должен был взять на учет все трофеи.

- Разрешите доложить, товарищ майор, - обратился он к Гогичайшвили, Мерецкий лошадей подогнал, сейчас грузим. Очень много всего, особенно консервов, муки. Сигарет несколько ящиков. Точнее подсчитаю позднее.

- Раздайте часть трофеев местным жителям, - приказал Гогичайшвили.

- Тут столько всего немцы побросали, что нам все равно не увезти, сказал Степанцев.

- Кого вместо Свинаренко поставим, товарищ майор? - спросил Шапошников.

Старший лейтенант Свинаренко, командир второго батальона, отчаянной храбрости парень, лично уничтожил, как говорили его бойцы, десять немцев, но погиб от разрыва гранаты.

Майор Гогичайшвили задумался и нахмурил лоб.

- Сколько у нас сейчас точно в наличии штыков?

- В обоих батальонах сто тридцать три.

- Тогда зачем их дробить? Два слабых пальца, а так хоть какой-то кулак. Пусть Мызников принимает и батальон Свинаренко, все равно взводных и ротных на один батальон.

К Гогичайшвили рысью подъехали старшина Кирченков и двое бойцов.

- Разрешите доложить, товарищ майор? Догнали немцев у Медведок, они даже на насыпи никого не оставили. Отходят несколькими группами, всего насчитали их сотни три, не меньше, несколько повозок с пулеметами.

- Поднимайте полк, товарищ Наумов, - приказал Гогичайшвили, - выступаем немедленно.

Раздались команды, и группы бойцов, до этого беспорядочно стоявшие или бродившие по улице села, стали выстраиваться повзводно и поротно, заправлялись, закрепляли за спинами друг у друга вещмешки.

Николай Мазурин спрашивал у каждого встречного: "Не видел ли политрука Очерванюка?" Нашел его перед построением полка.

- Анатолий! - обрадовался он другу.

- Николай! Вот так встреча!

Они не виделись больше двух недель, хотя все это время и были недалеко друг от друга. Эта встреча была еще более радостной, чем первая, после окружения.

- Ну, рассказывай, как ты? Я иногда узнаю о тебе - хвалят! - Мазурин всматривался в лицо друга, похудевшее, но возмужавшее. Глаза его, черные, живые, показались сейчас такими родными. - Слышал, что ты пушку от немцев укатил.

- Да это так, приключения, - смущенно улыбнулся Очерванюк. - Не делай ты из меня героя, Николай. Не нужно этого, я как все воюю. Вот у нас Петров, пулеметчик, сегодня еще пятнадцать уложил. Помнишь его?

- Как же, конечно, помню. А у тебя сколько на боевом счету?

- Я только двоих, и то уж в конце боя. А когда в атаке стреляешь, то не видно, попал или нет. Вот у нас в первой роте особенно отличился младший политрук Владимиров, комсорг полка. Боевой парень: двух автоматчиков снял из винтовки, роту поднял и первым в село ворвался. А мы уж за ним поднялись.

Донеслась команда на построение.

- Ну вот, опять так и не поговорили толком, Николай, - огорчился Очерванюк. - Да, газету я нашу читал, молодцы вы! Знаешь, как у меня ребята радовались! - Он оглянулся на строй своей роты, бойцы выстраивались, надо было идти и ему. - Ты больше знаешь, скажи, правда, что наши теперь везде наступают? А то я хотя и политрук, отстал от жизни, газет три дня не получали.

- Наши Елец взяли, двенадцать тысяч немцев там убито и ранено! Немцев бьют вовсю, за Клин бои, за Калинин, - сказал Мазурин.

- Ну, до встречи, Николай, догоняй нас! - Очерванюк быстро пошел в строй своей роты, а Мазурин в сторону, чтобы не стоять на виду построившегося батальона.

Мазурин видел, как майор Гогичайшвили что-то говорит своим бойцам, энергично взмахивая рукой, показывая на запад, как полк поротно пошел колонной в сторону тускло светившегося над горизонтом зимнего солнца.

Почти одновременно из Бурелом вышли полки Фроленкова и Тарасова догонять спешно уходившего на позиции на Красивой Мече противника.

Редактора дивизионной газеты Васильева политрук Мазурин нашел в избе, где временно расположился политотдел. Дмитрий Михайлович сидел за столом, и что-то записывал в блокнот.

- Сколько впечатлений сегодня! - увидел он Мазурина. - Все бы записать надо, для истории. Садись. Я у Фроленкова был, помнишь, ты рассказывал про Нагопетьяна. Вижу - идет по улице и поет свою "Эх, Андрюша, нам бы знать печали...", значит, думаю, он. Познакомились. Интересный человек, видно, что герой, гроза фашистов. А вот рассказывать не любит, еле добился от него подробностей. Вот политрук роты у него есть, Иван Пилипенко, когда ранило ротного, принял командование на себя. Лично уничтожил семнадцать гитлеровцев. Аверин, инструктор пропаганды полка, - Васильев заглянул в блокнот, - один уничтожил расчеты двух орудий, снайпер Биндюг - двенадцать гансов в одном бою на тот свет отправил. Фроленков сказал, что особенно дружно у него действовал батальон капитана Баранникова, а в нем рота лейтенанта Савина: пятьдесят фашистов и восемь автомашин на ее счету. Герои! Вот и материал для номера. А у тебя много интересного?

- Я Очерванюка встретил, а вот поговорить толком и не получилось. Но так, конечно, тоже материал есть. У Тарасова был, там один красноармеец, Юрьев Александр, гранатами подавил огонь четырех пулеметов, обеспечил успех роты.

Мазурин после боя говорил со многими бойцами и командирами. Одни из них рассказывали охотно, другие отмалчивались. Рассказывала, как правило, молодежь - с жестикуляцией, возгласами, очень бурно: "А он... Я в него... Он раз, я ему...". Чувствовалось, что бой хотя и был долгим и трудным, но люди удовлетворены им, перешагнули через что-то такое, после чего они не могут больше отступать. Как-то все сразу и вдруг почувствовали свое превосходство над противником, поняли, что могут его гнать и бить теперь на равных.

В селе то и дело попадались быстро замерзшие трупы немцев в нижнем белье, в нелепых позах, как их застала смерть, с остекленевшими глазами, оскаленными ртами. Кучка пленных - некоторые в женских платках под пилотками, худые, жалкие, смирные. Почти все пленные чесались. Насмешил всех один немец, когда не в силах больше терпеть укусы вшей - скинул мундир и давай его топтать. Бойцы, увидев, что на нем не рубашка, не майка, а женская сорочка - разразились таким хохотом, что пленный стал тут же одеваться.