Книга несчастных случаев - Чак Вендиг

стали больше, но тогда это был самый большой джекпот в истории, черт возьми, где-то пятьсот миллионов или около того. А Кит, он все делал как по часам, в том числе каждое утро отправлялся в сортир, чтобы сбросить дерьмо, – вонь после него стояла страшная. И вот я быстренько сбегал к его столу и… – Тут Карл изобразил свои действия жестом. – Переписал числа, которые он выбрал. После чего вернулся за свой стол и развернул газету, насвистывая веселенькую мелодию.

Так вот, как я уже говорил, этот Кит все делал как по часам. Розыгрыш проводился каждый вечер в одиннадцать часов, но Кит не мог не ложиться допоздна – в пять утра же надо быть на работе. Поэтому он приходил на завод, совал обед в холодильник, совершал сортирный ритуал, раскрывал газету и проверял числа. Каждый день.

Однако в тот день я завладел газетой первым, и вот Кит вышел из сортира, пахнущий освежителем воздуха, которым пользовался как одеколоном, – кстати, от этих освежителей воздуха никакого толку нет, так тебе скажу…

– От них в сортире начинает пахнуть дерьмом с отдушкой вместо просто дерьма, – рассмеялся Нейт.

– Совершенно верно! В самую точку! Так вот, Кит выходит из сортира, пахнущий – ну, не знаю, дерьмом и ванилью или, может, дерьмом и ромашками или чем там еще, – и ищет газету, но вдруг видит, что она у меня. И просит ее, а я говорю: «Погоди, я сам зачитаю выигрышные числа», и заодно подначиваю: «Кит, ты никогда не выиграешь. Ты никогда не выиграешь! Перестань играть, ради бога!» – а он мне отвечает: «Господь помогает тем… пойти ему навстречу… если не играть, никогда не выиграешь» и всю прочую чушь.

Но, если ты помнишь, я знаю его числа. И зачитываю их ему, очень медленно зачитываю числа с его билета, которые переписал на бумажку, понимаешь? Одно за другим, и смотрю, как глаза у него округляются все больше и больше. И под конец Кит уверен в том, что выиграл! Он думает, что выиграл пятьсот миллионов долларов!

– И что он сделал? – со смехом спросил Нейт.

– О, что он сделал? Сейчас я тебе скажу, Нейт. Уже через полминуты Кит начал транжирить деньги. Заявил, что купит себе новую ванну. Купит «Форд Эф-триста пятьдесят». Купит особняк во Флориде и пригласит Джимми Баффетта[119], чтобы тот написал для него песню про, ну, не знаю, наверное, попугаев, пиратов, чизбургеры и прочую дребедень. И он не собирался делиться с нами, о нет! Ничего ни нам, ни на благотворительность, никуда. «Но как же насчет Господа? – спросил я у него. – Разве Он не хочет, чтобы ты помог накормить голодающих детей?» На что Кит ответил – клянусь, это его слова: «Господь помогает тем, Карл, кто помогает себе сам». Не успели мы опомниться, как он начал репетировать свою речь по случаю ухода с работы – собрался уволиться в тот же день! Ввалиться в кабинет к боссу и послать его на хрен: «Я теперь богат, долбаный козлище, саенара![120]» И вот Кит уже встал и направился в кабинет босса, а мы дали ему дойти до двери и только тогда остановили и сказали правду. Что тогда было! Кит взбесился! Кипел от ярости! Лицо у него побагровело как свекла, и… – Карл смеялся так сильно, что закашлялся. – О, это было что-то! Глупый козел!

Они долго хохотали, потом Карл снова разлил виски.

– А тебе… э… когда-либо доводилось делать такое со своим отцом? – спросил он, и его голос стал серьезным. – Ну, я имею в виду, сидеть вдвоем, пить и трепаться?

– Нет, – напрягся Нейт. – Определенно не доводилось.

– Значит, твой отец был тем еще дерьмом, да?

– Навозной кучей, Карл. Навозной кучей.

– Ты ничего не имеешь против, если я спрошу…

– Ты хочешь знать, насколько все было плохо?

Карл промолчал, однако выражение его лица было достаточно красноречивым.

– Ладно, – сказал Нейт. – Я не люблю об этом говорить, но отец, мой отец, мой Карл Грейвз, лупил меня нещадно. И постоянно бил мать. Не знаю, когда я говорю это вот так, обыденно, все кажется каким-то… пустым, но я не могу тебе передать, каково мне было жить в этом доме. И не то чтобы отец лупил меня ежедневно – иногда он будто хотел исправиться, сделать что-то хорошее, но становилось только еще хуже. Потому что, понимаешь, это было… ну, как сегодняшний день. Солнечная погода, скрывающая неожиданную бурю. Из спокойствия в хаос. В конечном счете я не мог доверять ему ни мгновения. Вот отец хохочет, глядя по телику какое-нибудь шоу, или смотрит ковбойский фильм, а через минуту уже выдает по полной мне или матери – может, из-за какого-нибудь ничтожного пустяка, а может, вообще просто так. Может, из-за того, что ему померещилось… Он пил. Он курил. Он бил нас.

Какое-то время Карл молчал.

– Мне очень больно это слышать.

– Ага. Что ж… как бы там ни было. – Нейт бросил на старика пронизывающий взгляд. Его голос наполнился льдом. – Ну а ты, Карл? Ты бил своего сына? Своего Нейтана?

– Нет.

– Точно?

– Точно. – Выдохнув, Карл медленно кивнул. – Однако это ни в коей мере не делает меня отцом года. Меня не бывало здесь, Нейт. Не бывало дома. Я был на работе, а после работы отправлялся в кабак, а дальше развлекался с какой-нибудь официанткой или шлюхой.

– А Нейтан? Как он к этому относился?

– В этой цепочке больше звеньев, Нейт. То, что меня не было дома, больно ударило по моей жене Сьюзен. Сьюзен… сильно пила. – После этих слов Карл уставился в свой стакан так, будто там находилась вещая кофейная гуща. – Она катилась вниз, а я, вместо того чтобы ей помочь, просто сбегал, и в мое отсутствие ее боль и страдания усиливались, а вместе с ними и пьянство. Она лупила нашего сына. И, по-моему, когда сына бьет мать, это даже хуже, потому что отцы, мужчины… мы… просто злы, мы – ураганы боли, но женщины воспитывают, точнее, должны воспитывать. Они забирают боль своих детей…

– Не надо. Получается, мужчины чудовища по природе, и это их оправдывает. Не надо. Если мы таковы, нужно с этим что-то делать. И поверь, Карл, если один из родителей бьет ребенка, а другой – нет, это ни капельки не лучше. Это ужасно в любом случае.

Нейт попытался представить, что у них в семье чудовищем была мать. На самом деле он отчасти винил ее в том, что произошло с ним. Мать его не защищала.