Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

По возвращении домой Шлейхер принял звонок от Отта. Подполковник доложил, что его миссия провалилась. Гитлер, в течение трехчасовой беседы не дававший никому вставить ни слова, в итоге отверг любое сотрудничество с правительством Шлейхера. Уже на обратном пути Отта перехватил Геринг. Он готов попробовать переубедить Гитлера, предложил он, если получит назначение рейхскомиссара Пруссии и министра авиации рейха. Кроме того, нужно будет снять абсолютно все ограничения на деятельность нацистов. Штурмовики должны пользоваться абсолютной свободой в своей борьбе против «марксизма». (Геббельс в своем дневнике назвал это требованием «чистых улиц» и права на самооборону.) На это Отт смог ответить лишь то, что рейхсвер никогда не будет содействовать подобным планам неограниченного террора.

Оказавшись между двух огней – с одной стороны, непримиримая оппозиция Гитлера, с другой – несговорчивость Гинденбурга, Шлейхер снова и снова взвешивал вероятность вооруженного конфликта. Чтобы окончательно прояснить позицию армии, он лично собрал командиров семи военных районов. Он рассказал им о решении Гинденбурга и спросил, что они думают о возможности подавления беспорядков и забастовок в случае чрезвычайного положения. Семь генералов единодушно посоветовали не прибегать к таким шагам, утверждая, что войска, находящиеся под их командованием, не смогут справиться со всеми чрезвычайными ситуациями. Больше тянуть было невозможно. Следовало проинформировать президента об опасностях, связанных с повторным назначением Папена.

Папен тоже в тот день не сидел сложа руки. Обеспокоенный враждебностью Шлейхера, он вызвал в канцелярию двух членов кабинета, наиболее близких ему по духу, – Гюртнера и Эльца. Оба выразили готовность оказать ему любую возможную помощь и согласились с тем, что предложенный им курс оправдан сложившейся ситуацией. Они также сообщили, что Шлейхер предупредил всех членов кабинета об опасности гражданской войны, к которой приведет назначение Папена канцлером. Перед рейхсвером будет поставлена задача, которую он не сможет выполнить. Учитывая опасения Шлейхера, оба министра сомневались в том, что Папен может рассчитывать на поддержку кабинета.

От Шверина – Корсига, разделявшего тревоги Шлейхера, канцлер узнал о существовании в составе кабинета оппозиции, не желавшей его возвращения на пост канцлера. Желая иметь полную ясность, Папен решил встретиться лицом к лицу со своими оппонентами и, невзирая на поздний час, назначил на следующее утро заседание кабинета. На нем Папен узнал, что многие члены кабинета действительно не одобряют его назначение. Шлейхер предостерегал от поспешных решений, Нейрат открыто выступил против него, Корсиг отказался войти в новый возглавляемый Папеном кабинет, что неизбежно должно было вызвать недовольство и помешать началу процесса экономического возрождения. Корсиг настаивал, что канцлером должен стать Шлейхер, и все министры, за исключением Эльц – Рюбенаха, были с ним согласны. Мейснер усомнился, что Гинденбург пожелает изменить свое решение, а Гюртнер поднял вопрос о готовности рейхсвера справиться с возможными беспорядками.

Был вызван Отт для того, чтобы доложить министрам, какие меры будут приняты. Но, комментируя результаты военной игры, Отт указал, что с саботажем и пассивным сопротивлением невозможно справиться силой оружия. По его мнению, в случае всеобщей забастовки ни технический чрезвычайный корпус, ни полиция не смогут обеспечить такие жизненно важные функции, как, например, снабжение продовольствием. Да и нечего будет противопоставить возможному мнению людей, что полиция и армия мобилизованы не поддерживать мир и порядок, а защищать интересы весьма немногочисленного высшего класса от всей нации.

Никто не подверг сомнению пессимистичные выводы Отта, возможно, потому, что Шлейхер разъяснил: военная игра предполагает наихудшую совокупность неблагоприятных факторов; совершенно не обязательно, что все они будут иметь место в действительности. Сообщение Отта не вызвало возражений, скорее всего, еще и потому, что большинство членов кабинета в любом случае не собирались следовать за Папеном.

Прекратив дискуссию, Папен закрыл заседание и поспешил к президенту. Даже когда его покинули преданные сторонники, а рейхсвер явно не желал его поддержать, канцлер не был готов сдаться. Трудно сказать, по какой причине – из – за природного упрямства или из – за преданности президенту, – но Папен не предложил вернуть свой мандат. Он спросил, хочет ли еще президент, чтобы он продолжал работать. Если да, то придется назначить другого министра рейхсвера (очевидно, Папен имел в виду кандидатуру генерала фон Штюльпнагеля, которую раньше предлагала Немецкая национальная партия). Канцлер объяснил, что не разделяет страхи Шлейхера, считающего, что чрезвычайное положение повлечет за собой всеобщую забастовку и гражданскую войну, хотя, конечно, некоторые столкновения местного значения могут иметь место. Папен выразил уверенность, что многих немцев все – таки можно заставить понять, что он заботится лишь о том, чтобы дать им хлеб и работу, а также о восстановлении демократии. В заключение Папен признался, что, конечно, может ошибаться, а если президент не желает следовать предложенным им курсом, он должен принять соображения Шлейхера и назначить генерала канцлером.

Если Гинденбург накануне и был настроен стать на сторону Папена, он все же являлся не тем человеком, который может проигнорировать проблемы армии и опасения беспорядков внутри страны. Он не желал расставаться с Папеном, но чувствовал, что у него нет выбора. «Вы сочтете меня невежей, мой дорогой Папен, – сказал он тихим измученным голосом, – если я сейчас изменю свое мнение. Но я слишком стар, чтобы на исходе дней своих взваливать на плечи ответственность за развязывание гражданской войны. Пусть господин фон Шлейхер попытает счастья». Маршал сердечно пожал руку Папена, и по его бледным морщинистым щекам скатилось две слезинки.

Гинденбург всячески старался показать Папену, как сильно он переживает вынужденное расставание. В тот же день он послал бывшему канцлеру свою фотографию, под которой написал строку из старой солдатской песни: «Ich hatt' einen Kameraden»[55]. А на следующий день он послал ему письмо, в котором еще раз выразил чувство утраты, владеющее им с тех пор, как Папен покинул канцелярию. «Мое доверие и мое уважение к вам и вашей работе осталось неизменным», – заверил маршал и снова поблагодарил бывшего канцлера за преданность, готовность взять на себя ответственность, за беззаветный патриотизм и благородный характер. Всегда холодный и сдержанный маршал еще ни разу не находил таких теплых, приветливых слов ни для одного из ушедших канцлеров.

После ухода Папена Гинденбург вызвал Шлейхера и поручил ему сформировать кабинет для выполнения предложенной им программы. Шлейхер не проявил желания принять назначение, предпочитая оставаться в тени. «Я последняя лошадь в вашей конюшне, – пошутил он, – и меня лучше оставить в резерве». Но Гинденбург настоял на своем. Именно Шлейхер вынудил его расстаться с Папеном, сказал он, значит, именно он и должен занять освободившееся место. Да и в любом случае он единственно возможный кандидат. Если же Шлейхер откажется, маршал пригрозил тоже уйти в отставку. Как обычно, ультиматум возымел действие, и Шлейхер принял мандат.

А Гинденбург чувствовал себя глубоко несчастным. Еще не придя в себя от расставания с Папеном, маршал был потрясен, обнаружив, что армия больше не стоит за него. Вероятно, он припомнил, как в начале года пресс – секретарь Цехлин предупреждал о том, что рейхсвер, получив приказ выступить против нацистов, вполне может отказаться его выполнять. Неужели так и случилось? Маршал пришел в ярость, узнав о консультациях Шлейхера с войсковыми командирами, которые тот провел уже после того, как он, Гинденбург, принял предложения Папена. Позицию генералов он воспринял как политическое суждение, выходящее за рамки военного дела и наносящее удар по его авторитету президента. Поведение генералов для маршала означало: он, президент, приказал армии привести себя в боевую готовность и помочь Папену, а армия, по сути, отказалась подчиниться этому приказу. Даже среди солдат его авторитет больше не был священным.

Гнев президента был особенно яростным, поскольку он понимал, что бессилен что – либо изменить и ему придется подчиниться решению армии. Шлейхер, главный выразитель интересов рейхсвера, и без того уже бывший персоной нон грата, теперь стал основным объектом для вымещения злости и обиды старого маршала. Поэтому генерал начал свою деятельность на высоком посту, лишенный поддержки и доверия президента, которыми располагали все его предшественники. Когда Отт поздравил Шлейхера с назначением, новый канцлер, отлично понимая шаткость своего положения, ответил со слабой улыбкой: «Morituri te salutant!»