Пуговицы - Ида Мартин

побудешь немножко одна, хорошо? Хотя бы пару месяцев. Сможешь?

– А что, у меня есть варианты?

– Я поговорила с Тамарой Андреевной. Она обещала тебе во всем помогать. Деньги я буду переводить. Папа тоже. Весной сдашь ЕГЭ и… – Она замялась. – Если захочешь, сможешь переехать к нам.

– ЕГЭ через шесть месяцев.

– Но ты же согласна, что нужно окончить школу?

– Ты мне когда-то сказала, что я разбила тебе сердце и сама во всем виновата, что я плохая и никого не могу любить. И я поверила. А как по-другому? Ты же была моей мамой, и я во всем тебе верила. Но ты меня обманула. Вот как сейчас обманываешь. И пусть я, возможно, плохая, но я умею любить, и я ни в чем не виновата. Тебе просто было так легче меня бросить. И я всегда жила с уверенностью, что заслужила этот окружающий меня дестрой. А сейчас вижу, что дестрой – это ты и есть.

– Не понимаю, о чем ты! – Мама поджала губы и, глубоко вдохнув, приготовилась защищаться.

– О том, что можешь не волноваться. Я никогда к вам не перееду. Ни через два месяца, ни через шесть. Там, в торговом центре, я была не в себе. Думаешь, я не понимаю, почему ты сказала про два месяца? Потому что в феврале мне будет восемнадцать и ты больше не обязана будешь за меня отвечать.

– Летом вступит в силу дедушкино завещание по квартире, ты станешь совершенно самостоятельным человеком и сможешь выстраивать свою жизнь так, как захочется тебе.

Мы разговаривали на разных языках.

– Отлично. – Я смотрела на нее прямо, но она предпочитала не смотреть мне в глаза. – Потому что я планирую выстроить свою жизнь так, чтобы быть счастливой.

Конечно, когда она уехала, маленькая девочка во мне прорыдала всю ночь, но мы с этим справились. Взрослая я была наконец-то свободна. Я отпустила маму, а она меня.

Отмечать Новый год Томаш предложил вместе в Питере. Звучало заманчиво и волшебно. Мы взяли билеты на тридцатое декабря, а двадцать седьмого он отправил Дашу с Марком и его женой на Мальдивы. Они предлагали ему поехать с ними, но Слава выбрал Питер со мной.

В этот день я не трогала его. Не звонила и почти не писала, поняв по коротким ответам, что он не настроен общаться. Но двадцать восьмого в школе проходил праздничный концерт, и Слава должен был его вести, однако он не пришел. А из всех моих сообщений ответил только на одно, написав: «Я тебе позвоню завтра». Все это было очень странно и непохоже на Томаша. Вместо концерта я отправилась к нему домой.

Было уже два часа дня, но он открыл мне в трусах – только вскочил с кровати. Повсюду царили разгром и бардак, как бывало у нас с Кощеем во времена противостояния. Даже в «маминой спальне» все было перевернуто вверх тормашками, а в раковине на кухне скопилась гора посуды.

– Ты чего это? – Пока он натягивал штаны и пытался пригладить перед зеркалом волосы, я обошла квартиру. – Заболел?

– Да, наверное. – Он неуверенно опустил глаза. – Плохо себя чувствую.

– Температура? – Я потрогала его лоб, но он был совершенно холодный. – Что у тебя болит?

– Неважно, – он отмахнулся, – просто плохо, и все.

– Это из-за Даши? – догадалась я. – Переживаешь?

– Нужно как-то свыкнуться с тем, что ее нет и больше не будет, – сказал он так, словно речь шла о покойнике.

– Как это не будет? Прекрати! Она просто переехала.

– Да, наверное, ты права. – Он мрачно посмотрел исподлобья.

– У тебя есть вечером работа? – Я отдернула шторы, впуская зимний свет.

– Я уволился оттуда.

– Вот это новость! Когда?

– Сегодня. Позвонил и сказал, что больше не приду.

– Эй! – Я села рядом с ним на диван. – Ну-ка перестань! Все наладится, ты привыкнешь. Так бывает. Я понимаю. Сначала всегда грустно и пусто. Я вон даже по Кощею своему скучаю. И по Яге. Не думала, что вообще любила их. А выходит, все же любила капельку.

– Нет, ты не понимаешь, – категорично отрезал он. – Ты почти всю жизнь одна, ты ни к кому не была привязана, никто не был для тебя смыслом жизни. Если бы ты потеряла вдруг смысл жизни, как бы ты себя чувствовала?

– У меня нет смысла жизни, поэтому и терять нечего. – Я попыталась отшутиться, но получилось немного наигранно. – Вечером в школе танцы. Пойдем?

– Иди одна. Я сейчас не могу веселиться.

– Типа ты в трауре?

– Просто нет настроения.

– Без тебя мне там делать нечего. Я хочу пойти с тобой. – Обхватив его за шею, я прижалась к нему всем телом. – Хочешь, я здесь уберу? Я теперь профи.

Слава медленно снял мои руки и отодвинулся.

– Даша сегодня закидала меня сообщениями о том, как скучает, и от этого совсем тошно.

– Ты жалеешь, что пошел к Марку?

– Да, очень. Знаю, что так было правильно, но все равно жалею.

– Даша еще маленькая. Ей не так сложно перестроиться.

– Перестроить что? Любить других людей? Забыть, что у нее есть я? Выкинуть меня из своей жизни?

– Перестроить к новой жизни. Думаешь, ей легко было жить со всеми этими странностями: без матери, с психической Надей, скрываясь и постоянно опасаясь проверки?

– Тебе легко говорить. – Мне показалось, что в его глазах стоят слезы. – Ты никого не любишь, а если не любишь, то все легко.

Я встала. Серые тени на стенах сбились в хоровод. День стремительно гас. Опечаленный Томаш на фоне смятой постели был насквозь пропитан дестроем.

На комоде лежала горсть пуговиц. Машинально я взяла одну.

– Все срезал к чертовой матери, – пояснил он, – нужно выбросить.

Я провела ладонью по пуговицам, разравнивая их, затем, после некоторого молчания, все-таки сказала то, что должна была:

– Вам с Дашей нельзя разделяться. Тебе нужно поехать к ним.

– Нет-нет! – По тому, как Томаш засуетился, стало ясно, что он думал об этом. – Они о Даше позаботятся. Ты же не останешься одна. Ты же не сможешь.

– Ты назначил себя на роль моего опекуна?

– Я просто знаю, что тебе я нужнее, чем ей.

Его взгляд будто тоже погрузился в мир теней. Ничего не отвечая, я сходила в коридор, достала из кармана серую Дашину пуговицу, пришитую «на любовь», принесла и бросила к остальным.

– Даша пришила, чтобы я влюбилась в тебя. Еще тогда, в самом начале. Какое-то время это работало, но потом я ее отрезала. И если я и думала, что люблю тебя, то теперь этого нет. Все прошло. Ты был прав, когда сказал, что я никого не люблю. Ты мне не