Инквизиция: Омнибус - Дэн Абнетт

Независимо от того, как умер еретик, он пошёл на смерть без отпущения грехов; и если читателю доставит удовольствие знать, я уверен, что душа его осталась невознесённой к этому Светлейшему из светов — Золотому Трону. Да будет она проклята в расплату за его грехи.

Последнее свидетельство, это свидетельство, которое ты сейчас читаешь — всё, что от него осталось. Я не стану его скрывать. Я не стану добиваться утаивания его панегирика от света исследования, ибо, хоть он и был еретиком, в наших интересах понять его мысли.

Империум, читатель, огромен. Можно даже простить тех, кто путает его размеры с силой, потому что не так-то просто поверить, что нечто столь обширное, столь могущественное, столь безграничное должно быть также неприступным, непреодолимым, прочным.

Если бы это было так. Империум, даже столь великий как он есть, всего лишь мерцающий огонёк в море тьмы. Столь слабый, что взгляд на него, на этот хрупкий драгоценный камень, приводит даже меня — меня, инквизитора божественного закона Императора — на грань слёз и ужаса.

Раса людей должна признать свои страхи, она должна смело посмотреть в лицо тьмы, что клубится у её границ. Лишь через принятие мы обретём силу. Лишь через конфликт мы одержим победу.

Не пытайся игнорировать или прятать ересь, что лезет отовсюду. Выведи её на свет! Содействуй ей! Напои её ложной силой так, чтобы в её очищении сердце Императора переполнилось величием победы!

Здесь изложено свидетельство еретика. Я настаиваю, чтобы оно было постигнуто, ибо лишь через познание их путей можем мы надеяться сокрушить своих врагов.

Инквизитор Агмар, 750.М41

Гхейт поднял глаза от текста, озадаченный как никогда. В голове неотвязно вертелся вопрос.

— Как это к вам попало? — спросил он. — Все эти выдержки… Они не могут быть просто… просто в свободном доступе.

Арканнис взмахом отмёл вопрос:

— Неважно. Что ты думаешь обо всём этом?

— Я… я не знаю. Я не понимаю, почему эти факты должны что-то значить. Здесь и сейчас, — появилась мысль: — Агмар ещё жив?

— Нет, нет. Он умер давным давно. Но его наследие живёт. Он был великим во многих отношениях.

— Он был человеком! Он служил Иссохшему Богу!

— Ммм. Да. Да, служил.

Страх внезапно сковал Гхейту грудь. Нечто неоформившееся, но холодное, некая уверенность, которая пока ускользала от него, становясь определённее с каждым мгновением, которая сидела у него внутри и теперь начала расти.

— Агмар, — сказал Арканнис, сложив пальцы домиком, — был известен своим прагматизмом. Он верил в знание. Он верил в разоблачение врага. Он верил в силу через конфликт.

Страх проскользнул Гхейту в горло. Он почувствовал, что падает.

— Философия Агмара перешла через годы к его последователям. Самым выдающимся среди них был человек по имени Истваан. Он взял идеи Агмара, его теории, разрозненные записи его размышлений и фантазий, и возвёл вокруг них модус. Способ действия.

— О-откуда вы всё это знаете?.. — страх отнял у Гхейта язык, и он мельком подумал, не подавится ли.

— Сегодня инквизиторы-истваанианцы — тайное общество, Гхейт. Их методы считаются экстремистскими — и они первые, кто с этим согласится. Экстремизм обоснован, они бы сказали. Экстремизм необходим. Разве врагов Империума волнует умеренность? Или либерализм? Конечно, нет!

Страх ударил Гхейта по мозгам словно молот, и правда, что вкралась в кровь, в конечности, в кости, вторглась в сознание, словно рак, сжав мозг ледяными клешнями.

— Ты не магус, — произнёс он мёртвым голосом. — Ты… ты…

Арканнис улыбнулся, и его зубы блеснули в полумраке судна, словно вспышка сверхновой.

— Истваанианцы дали название своему тайному обществу, чтобы координировать свои действия вдали от внимательных глаз других, менее просвещённых членов верных Императору…

— Это… ты не… О Матерь…

— Мы называем себя Элюцидиум.

Что-то взорвалось у Гхейта в затылке. Последнее предательство, последний акт крушения и вероломства. Его дурачили — и (теперь он это понял) он и был дураком. О Матерь, каким же он был дураком! Таким идиотом, что поверил лжи агентов Императора!

Ноги сами подбросили его с места. Я всё исправлю, твердил он себе. Я положу этому конец. Его когти раскрылись.

— Ты умрёшь! — прошипел он, чувствуя, как мир вокруг становится красным.

В лоб ему ткнулось дуло лазпистолета, и Арканнис уставился на него из-за чёрного зрачка.

Ударила мысль: «Это не имеет значения! Лучше умереть, чем покориться!»

Однако сердце не согласилось.

— Я знаю тебя, Гхейт, — сказал Арканнис откуда-то из другого мира. — Любой другой маелигнаци не остановился бы. Он бы набросился сразу же, не беспокоясь о смерти. Они рождены для этого. Рождены убивать или быть убитыми, как того пожелает Матерь. Но не ты. Ты ошибка. Урод. Ты слишком человечен.

Гхейт всхлипнул, приказывая себе не слушать, приказывая побороть страх, самосохранение, самоотвращение.

— Ты не хочешь умирать, Гхейт, — сказал Арканнис. — В этом твоя слабость.

— …убью тебя… — слова не получались, теряясь в соплях и слезах.

— Нет, не убьёшь, дитя. Мы оба знаем, что не убьёшь. Я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня, Гхейт.

И хотя Гхейт всё ещё бормотал, и трясся, и брызгал слюной, он уже понимал, что сделает всё, что ни попросит инквизитор.

— Я хочу, чтобы ты посмотрел в окно, — голос, словно холодный нож, проник сквозь защитные механизмы его сознания и нанёс удар по самоконтролю. Не в силах ослушаться, Гхейт во второй раз прижал лицо к холодной поверхности, снаружи которой разбегалась изысканная фреска льда.

— Скажи мне, что ты видишь.

Зияющая чернота без формы, без конца и без края. Она проглотила его глаза, высосала мозг, обратила перспективу в обман.

А затем что-то сдвинулось. Невероятно, но что-то изменилось и обрело форму. И когда оно высветилось на фоне черноты, из мрака рядом возникло ещё одно, и ещё одно. И ещё одно. Пустота расцвела тусклыми, призрачными отражениями света, идущего от поверхности планеты, сейчас скрытой от глаз Гхейта, играя на неровных поверхностях десяти, двадцати, сотни огромных силуэтов…

Тут слабое свечение скользило по щетинистым жабрам, там — по огромному щупальцу, свёрнутому с великанской аккуратностью. Разбросанные по бесконечной черноте силуэты надвигались ближе. Горячее чувство триумфа охватило Гхейта, вспыхнув в груди словно огонь.

— Это Матерь! — возликовал он, все мысли о предательстве Арканниса рассеялись. — Она идёт! Она приближается! Благословенна будь!

Выражение лица кардинала не изменилось.

— Вероятно, — сказал он, — тебе стоит взглянуть ещё раз.

Силуэты в пустоте стали ближе, теперь их было легче различить.

Щетинистые жабры на таком расстоянии выглядели менее резными, охватывающие их борозды — менее органическими. Простительно было даже спутать их с хромированными штангами комплекса датчиков или выставленными стволами атмосферных орудий. Щупальце, угадывавшееся сквозь вакуум, с миллионом крошечных усиков, усеивающих его поверхность, теперь выглядело более упорядоченным, сегментированным плитами соединённого металла. Топливный рукав.

Огромные кожистые крылья превратились в батареи ленс-излучателей и бронированные мостики, зияющие обонятельные устья на этом расстоянии преобразились во взлётные ангары и торпедные аппараты. Складки шкуры стали контрфорсами, шипы — шпилями и турелями человеческой конструкции, пёстрые пятна на коже превратились в рубленые узоры геральдики и символики.

— Линейный флот Ультима Секундус, — произнёс Арканнис из-за плеча Гхейта, — включая Пятнадцатый, Семидесятый и Девяносто третий полки Карадмийской гвардии, плюс основные ударные корабли ордена Тарантулов Адептус Астартес. Я затребовал их присутствия в этой системе неделю назад.

Гхейт сполз на колени.

— Матерь не явится, Гхейт. Только не сегодня.

Мир рушился у него на глазах. Жёлчь встала в горле, горькая и горячая на зубах.

— Почему?.. — от двуличности кардинала перехватило дыхание.

Арканнис похлопал его по плечу почти по-отечески:

— Потому что Гариал-Фол был слабым миром. Слабым миром со слабым губернатором, им управляли слабые законы и слабые политики. Его вигиляторы были второсортными, полки СПО — невзрачными. И вдобавок ко всему, он приютил слабого инквизитора — врага истваанианской школы, чьего устранения я добивался уже давно. Можешь назвать это… Можешь назвать это личным делом, если хочешь. То, что город вдобавок скрывал твою Подцерковь, оказалось приятным бонусом.

— Т-ты… ты использовал нас…

— Конечно. Я говорил тебе, Гхейт: рак лености не лечится отдыхом или витаминами. Нужно разрушить, прежде чем начать строить заново. Я зажёг искру, Гхейт. Я смёл всё, что делало улей-купол стабильным и безопасным. Вообрази их удивление!