Гойда - Джек Гельб

– И кто же перегнул со свойскими беседами в темнице-то? – спросил Афанасий.

– Нашёл время! – усмехнулся Алексей, почёсывая бороду. – К чёрту… будь что будет.

– Ты далёко? – спросил Вяземский.

– Доложу о том государю, – молвил Басманов.

Вяземский усмехнулся ему вслед да воротился поглядеть, что с Пальским делается.

* * *

Стояла глубокая безлунная ночь. Ещё до того, как в царские покои явился гость, плечи Иоанна тяжело опустились в бессилии.

– Прочь, – пробормотал владыка, пущай и знал, что нету у него никакой власти над явившимся.

– Пущай меня ты гонишь, – молвил Курбский, вернее, лукавое его видение. – Право, есть за мной грехи.

Царь стиснул зубы до скрипа и силился попросту не внимать нечестивому призраку. Да на дворе стояла тьма кромешная, и посему тварь бесовская представала будто бы взаправду, из плоти и крови. Ступал Курбский и будто бы прям опирался ногой о камень, и взаправду слышался шаг его. Иоанн бросил письмо своё да провёл по лицу.

– Прочь, – повторял царь, чем лишь потешил нечестивого.

– От скажи-ка, Вань, – раздавался голос в кромешной тиши, – явился к тебе ко двору отрок благородного родителя. Пущай не без греха Алёша, да ведает сердце твоё – верен он тебе, и сынишка его славный. Зрячи глаза твои, али не видишь рвения, с коим мальчишка пред тобой выслуживается? Ищет расположения, милости да любви твоей?

– Не за сим он при дворе, – бормотал Иоанн, – а чтобы служить мне.

Холодный пот скользил струйками по вискам, что гудели в нарастающей агонии. Руки занимала дрожь неуёмная. Всю комнату будто бы охватило пламенем, и воздух дрожал, и будто бы приступило к горлу Иоаннову удушье, точно змея туже обвивала шею.

– А всё же славно ты порешил! – молвил Курбский. – А опосля, мудрый наш владыка, будешь сокрушаться, что подле тебя честного люда нету? Знаешь же, что в Новгороде неча сыскать, кроме погибели и скверны. А уж тем паче, велишь мальчишке желторотому Луговского изловить.

Обрушился резким ударом на стол владыка да с грозным рыком разорвал незримые оковы. Дрожание унялось, и воротился подлинный облик мрачной опочивальне. Исполнился взор царский лютой кипящей злобы, сердце яростно билось, и каждый вздох вырывался с жаром с запекшихся уст.

– Мало у меня отрады, Андрюш, мало, – процедил сквозь зубы государь, уставив очи, полные яростного огня, на давнишнего приятеля своего. – Да одно греет жалкую душу мою. Сбежал ты, крыса подлая, оставил меня. Эта партия за тобой, мразь, ликуй же! Да токмо прибег ты к помощи чёртового Луговского, ох и не ври, будто бы так оно и не было! И посему отрадно думается мне, чем же платил ты этому бесу. Поди, до сих платишь. Изыди!

Едва сей грозной речи вторил удар о стол, как и впрямь видение рассеялось. Вздох облегчения сошёл с уст Иоанна, и гнев его, и ярость его пошли на убыль. Скверное опустошение наполняло тело, и не было сил держаться на ногах. Рухнул царь на кресло резное и не слышал ничего, кроме собственного сердца. А то билось яростно и пылко, не щадя себя, нося в себе давнишние раны. Окоченевшие руки припали к лицу.

* * *

Царь ещё не занял своего трона, как заметил, что его уж ожидают в зале. Иоанн постарался премного удивиться, увидев Басмана-отца столь рано – за окнами едва-едва занималась заря. Алексей поклонился и припал к кольцу Иоанна.

– Отчего ж тебе не спится? – спросил владыка, проходя к трону.

– Да вот же, – Басманов всплеснул руками, – нынче ночью не дозвался вас, решил уж явиться поутру.

Иоанн занял трон, оправив подол своего одеяния, хитро расшитого золотом и самоцветами.

– Вот как? – спросил Иоанн, вскинув бровь и подперев рукой голову.

Басманов кивнул, прохаживаясь подле трона.

– Насчёт Новгорода, насчёт Луговского… – с явною неохотой молвил Алексей.

Иоанн едва прикрыл глаза и почти незаметно кивнул, веля молвить боле.

– С Пальским уж я потолковал по-свойски… Оттого уж мы и изловили его дружков, и в Москве, и в других городах славных… Да вот, верно, сам Димка уже не сгодится ни на что. Аки зверь беснуется.

Иоанн коротко кивал, слушая речь Алексея, но взгляд у владыки был отстранённый, точно преисполненный иными тревогами. Иной раз вознамеривался прервать речь слуги своего, да лишь поджимал губы, дав окончить доклад.

– И как же с ним поступиться? – спросил Иоанн.

Басманов пожал плечами, почёсывая свою шею. Царь усмехнулся.

– Воля твоя… – молвил владыка. – Но всяко надо попытаться изловить Луговского. Ходит молва, уж отправил он семью свою на чужбину и к осени сам переберётся.

Басманов кивнул да щёлкнул пальцами, припомнив что-то.

– Я с Вяземским болтал на днях… Заместо меня Фёдор едет, великий государь? – спросил Алексей.

Царь замер на какое-то мгновение, глядя в глаза Алексея. Лицо Иоанна омрачилось и будто бы вновь приняло оковы холодной маски.

– Да, – сухо кивнул царь.

Алексей кивнул, поджав губы.

– И Вяземский над ним главенствует? – спросил Басманов.

Иоанн нахмурился пуще прежнего.

– Ежели так… не берите много спросу с Феди… – молвил Алексей. – Али что не так пойдёт, так взаправду, рисковое дело, рисковое. Уж ловили Луговского, и не раз, и ежели Федьке с Афонькою не повезёт – уж не серчайте, добрый государь.

– С вами, Басмановыми, у меня суд особый, – Иоанн сухо кивнул и слабо улыбнулся.

Алексей же припал к царскому перстню да покинул государя с низким поклоном.

* * *

День прошёл в приготовлениях. До дальнего плавания в Великий Новгород оставалось всё меньше времени, и надобно было спозаранку снарядиться. При дворе об том деле ведали лишь государь, Басмановы, Малюта да Вяземский. Иные же, даже из братии, слыхать не слыхивали, к чему поднимается суматоха. Фёдор даже со Штаденом не обмолвился об том, да немец, к слову, и не допытывался.

Вяземский не находил ни минуты покоя, подготавливая людей, припасы да снаряжение для долгого пути. Он выискал суда, что проделают должный путь, да послал грамоты купцам-мореплавателям, чтобы те услужили великому государю за щедрую плату. В этой беготне да суматохе окончательно выветрилась та престранная беседа с юным Басмановым в оружейной. Афанасий едва стоял на ногах под вечер, к нему постучался холоп да доложил, что государь желает видеть князя.

«И впрямь Федька вражды нашей выносить на царский суд не желает? Ему-то какой с того прок?» – думал Афанасий, ступая по коридорам.

На мгновение его лик озарился светлою мыслью, вызвав на губах ухмылку.

«Али у него разлад с царём? От было бы славно, от было бы славно…»

Гадал Афанасий всё да додумывал, с чем к нему юноша пожаловал нынче, а сам