Те, кого мы любим - живут - Виктор Шевелов

— Быть может, нам посчастливится увидеть, кроме шипов, и розы, — не то вопросительно, не то утверди­тельно сказала Марина.

— Боюсь, как бы розы вы не приняли за чертополох. К сожалению, душа человеческая — не грядка, где все как на ладони. На поверхности ее скорее накипь, чем сущность.

Марша как-то сразу погасла.

— Что ж, видно, и впрямь чужая душа — потемки.

— Чужая, по-видимому, да...

На следующий день утром я тоже уехал в Пятигорск и целую неделю не встречался с дядей. Он передавал через знакомых, чтобы я обязательно приехал, но я все откладывал поездку. Причины у меня были веские, жизнь моя была выбита из привычной колеи, я не мог и не смел поступить так, как того хотелось мне. Марина была несвободным человеком. Легкое увлечение, флирт с такой женщиной, как она, были противны моей нату­ре. Да и ее тоже. И лучшее, что я мог выбрать, — это не раздувать огня, заставить себя больше не встречать­ся с ней и тем самым дать возможность восторжество­вать разуму. Но чем больше я думал о Марине, тем сильнее, несмотря на доводы рассудка, хотел видеть ее.

Раздираемый противоречивыми чувствами, я отпра­вился наконец в Кисловодск.

Мы встретились у Екатерины Алексеевны. Дядя не смог, как рассчитывал, раздобыть на месте путевку для жены, и тетя снимала комнату в частном доме. Дядя обрадовался моему приезду, упрекнул, что я забыл их, и стал рассказывать, как в воскресенье они с Семено­выми ездили к подножию Эльбруса. Загорелое лицо дяди дышало здоровьем, светилось довольством. Он то и дело повторял, что помолодел лет на двадцать и что жена заново влюбилась в него. Екатерина Алексеевна на подшучивания отвечала тем же, и приподнятое, жи­вое настроение счастливых супругов как-то встряхнуло меня. Я невольно заразился их оживлением, стал в свою очередь перебрасываться с ними шутками.

— Между прочим, — оказала Екатерина Алексеев­на, — мы очень жалели, что не было тебя во время по­ездки к Эльбрусу.

— Кто это «мы»?

— Я, например, капитан Семенов и, — улыбнулась она, — разумеется, больше всех... твой дядя.

— Капитан, оказывается, очень любезен. Как он себя чувствует? — опросил я, пропуская мимо ушей лукавую паузу тетушки.

— Великолепно, особенно в твое отсутствие.

От дяди не ускользнул довольно прозрачный намек жены, и он, не дав мне ответить, воскликнул:

— Ты, Николай, оставь эти глупости! Семеновы дол­жны вот-вот подойти. Мы сегодня ужинаем в «Храме воздуха». И прошу тебя, веди себя прилично.

— Постараюсь исправиться, милый дядя..

— Эх ты, несмышленыш, — вмешалась Екатерина Алексеевна. — Пора бы, кажется, знать, что лучшая обо­рона — это нападение.

Дядя рассмеялся.

— Сразу видна жена полковника. Ты, матушка, от­лично усвоила военную тактику.

В это время как раз и вошли в комнату Семеновы. Марина была опять какой-то новой для меня, и снова я вынужден был признать, что мое воображение блед­неет перед действительностью: природа одарила Марину красотой, не скупясь.

— Приветствую вас и прошу прощения, Дмитрий Николаевич, что задержались, — сказал капитан, обра­щаясь к дяде. Он был в веселом, приподнятом настрое­нии. Марина, напротив, выглядела грустной. Она молча пожала нам руки. «О чем она думает?» — задал я себе вопрос и, повременив, обратился к ней:

— Говорят, вы весело провели воскресный день?

— Можно было провести еще веселее, — ока­зала она и повернулась к Екатерине Алексеевне, сто­явшей перед зеркалом. — Мне очень нравится это твое платье.

Екатерина Алексеевна принялась рассказывать, с каким трудом удалось ей найти портниху по вкусу.

«Что ж, — подумал я, — тем лучше. Платье зани­мает Марину больше, чем беседа со мной». Чтобы не вы­дать своего разочарования и своей боли, я попытался притвориться равнодушным ко всему и по возможности держаться непринужденно.

В «Храме воздуха», когда мы сидели за столом и услужливые официанты подносили новые и новые кав­казские блюда, я не выходил из взятой на себя заранее роли. Капитан говорил больше всех, смеялся, шутил и почти не обращался ко мне. Но когда я, не помню уж по какому поводу, коснулся местной легенды о возник­новении гор Бештау и Машука, он внимательно выслу­шал мой рассказ. Я видел, что капитан был ненатура­лен и всячески подчеркивал, что он «пожил на свете». В силу не совсем ясных для меня причин он старался кому-то доказать, что он и я—люди разных масштабов: один—умудренный опытом, исполненный высоких стрем­лений, другой — просто юнец. «Что ж, тем хуже для не­го», — сказал я себе и, когда он вновь стал распростра­няться о своих стремлениях и о препятствиях, встреча­ющихся на пути, я привел английскую пословицу: «Если бы наши желания были лошадьми, то все бы ездили верхом». Од это воспринял как колкость в свой адрес и ответил мне тем же.

— Вы дурно меня истолковали, капитан, — спокойно ответил я на его резкость. — Жизнь — это действитель­но удел свершений, как говорите вы. Но я этот удел рас­сматриваю несколько иначе, не по-толстовски.

— Не понимаю, — искренне признался капитан.

— Толстой говорил: «Берегите себя прежде всего для себя...» На первый взгляд как будто безобидные слова. Но в них скрыта трагедия, если можно так выра­зиться. А именно: мое желание, я желаю. Такое «я» на­поминает мне не человека, а эдакую губку, которая все впитывает только в себя и для себя и ничего не отдает взамен. Что же остается для других? В том-то и беда, что мы стремимся прежде всего устроить свое личное счастье. Жить для других — значит жить для себя, я так понимаю, и в этом, по-моему, суть великих сверше­ний, о которых говорите вы, безразлично, касается это общественной жизни или взаимоотношений с женщиной. «Я люблю, я счастлив» — это еще не означает, что сча­стлив и другой.

— Вы философствуете. Это естественно. Молодость всегда витает в облаках, — беспечно оказал капитан.

— Может быть, и числится такой грех за молодо­стью. Не спорю. Но истина бесспорна, что если счастлив другой и если у другого жизнь — красивая песня и этому причиной я, то в этом случае мое желание удов­летворено — я любим, я счастлив. Заметьте — то же «я» приобретает новое звучание. Вы как думаете, дядя?

— Действительно, над этим надо подумать, — отве­тил многозначительно он.

В уютном небольшом зале «Храма» было шумно, со всех концов доносились обрывки фраз, смех, звучала музыка. Крохотный оркестр разместился в дальнем углу зала, и на маленькой площадке между столиками время от времени кружились в вальсе две-три пары. Улучив момент, я пригласил Марину. Танцевала она легко и свободно. Опьяненный ее близостью, я закружился силь­нее и видел только Марину с ее обращенными на меня большими темными глазами и слышал только музыку. Неожиданно для себя я вдруг понял, чего я искал, чего хотел; я не только любил, но и люблю эту женщину. Другого такого чувства в моей жизни уже не будет.

Марина сказала:

— Вы сегодня другой, совсем не колючий. Отчего вы не всегда такой?

— Марина... — голос мой прервался.

— Коленька... — как дуновение легкого ветра кос­нулось слуха.

Я замер на месте. «Неужто?..» — хотелось крикнуть мне, но музыка смолкла, и мы вынуждены были вер­нуться к столу.

Капитан окинул меня и Марину испытующим взглядом.

— Говорят, первый блин всегда выходит комом. Вы, однако, танцевали превосходно, — с кривой усмешкой произнес он.

Я не счел нужным заметить его иронию, допил свой бокал и, посидев еще немного, вышел из помещения. Воздух был чист. Вдали чернели горы. Полночная луна сиротливо маячила на темно-голубом небе и заливала зеленоватым светом лежащий в низине парк, белый, сверкающий огнями город, крыши погруженных в дре­моту санаториев. Во мне с неизъяснимой силой вспых­нуло новое чувство, совсем не похожее на то, которое было в детстве. Но я не смел, не имел права вторгаться в жизнь капитана. Да и на каком основании, ради чего Марина должна предпочесть ему меня? Что, если бы я очутился на месте капитана? — думал я. — Нет, так быть не может; человек сам виноват, если ему предпо­читают другого... Но это было своего рода оправдание самого себя; я это понимал и тем сильнее ощущал всю горечь неопределенности своего положения. Самое разумное, что оставалось мне сделать, — это в ту же минуту покинуть Кисловодск и больше не встречаться с Мариной. Время — великий врачеватель. Оно зале­чивает любые раны. Но я уже был бессилен последовать этому благому намерению. Все же, не отказываясь окон­чательно от такой попытки, я решил предварительно поговорить с Мариной наедине и стал придумывать, как это устроить. В тот вечер судьба, видимо, благо­волила ко мне. Мы опоздали на последний поезд, ухо­дящий из Кисловодска, и вынуждены были остаться но­чевать у Екатерины Алексеевны. Дядя и Семенов отпра­вились в санаторий.

Квартира, которую снимала Екатерина Алексеевна, состояла из небольшой комнаты с двумя кроватями, столом посредине, шкафом и несколькими стульями. Чтобы не мешать женщинам приготовить постель, я вы­шел на улицу.