Плоды свободы - Людмила Астахова

Но это не помогло. Ролфийка по-прежнему стояла, прибитая копьями к стене собственного дома, и только эти копья не давали ей упасть. А потом…

«Не запугать, ты сказала? – вкрадчиво шепнул Предвечный голосом Хереварда. Грэйн никогда его не слышала, но сразу поняла – это он, такой самодовольной сытостью от него разило. – Да ты сама себя запугаешь, маленькая кровожадная сучка. Вот, гляди! Узнаешь?»

Толпа безликих теней, сотканных ворожбой Живоглота, расступилась, как стена тумана. Грэйн прищурилась еще сильнее, до боли в обожженных веках – и узнала. Но изменить все равно ничего уже не смогла.

В этой волчьей девке было столько жажды жизни, столько чистой незамутненной донжеты, что хватило бы, пожалуй, на десятерых взрослых сыновей Шиларджи. Аж завидки брали! Слепая и глухая, как трехдневный кутенок, как все их жестокое племя, она была воплощенным в плоть пламенем Жизни. Таким прекрасным и сильным, что духи только что убитых ею шуриа вились вокруг ролфийки золотым роем, точно пчелы над вересковой поляной. Джэйффу и самому не терпелось согреть об рычащую девку руки и душу.

Дралась она тоже хорошо, не на жизнь, а на смерть. Что ни говори, а достойного врага в наши пошлые времена еще поискать надо. Чтобы отчаянная схватка горячила кровь, чтобы от воспоминаний бросало в дрожь, чтобы потом, в «змеиный» час перед рассветом с легкостью перешагнуть Порог. Девка попалась, что надо.

Именно поэтому Джэйфф не стал выкалывать ролфийке глаза. Сначала один, чтобы второй видел, а потом и его. А вот скальп… Коса знатная, толстая, приметная. Когда папаша ее вернется, будет чем бешеного пса из себя вывести. Вот потеха-то!

Шурианский командир скользнул вплотную к пленнице, крепко схватил ее за волосы и резко потянул вперед, чтобы пополам согнулась от боли. Нарочито медленно и демонстративно. Мол, учитесь, молокососы, как правильно добываются самые роскошные скальпы. Чик-чик! Осталось только оторвать кожу от черепа.

И ведь дернул же пес сначала глянуть ролфийке в лицо. Словно в зеленых волчьих глазах есть еще что-то, кроме пряной и горячей ненависти. А все оно, вечное шурианское любопытство, будь оно неладно! Никому из детей Шиларджи не устоять перед соблазном узреть доселе невиданное – бесстрашие пленной женщины. Как будто видеть дух ему мало показалось!

И вдруг узнал… вспомнил… догадался… Как же? Откуда ты здесь, Кэдвен? Время испуганно отпрянуло, откатилось назад, пронзило века и пространство, словно нож Грэйн – тощее поджарое брюхо Джэйффа Элира. От паха до диафрагмы с одного-единственного замаха.

Должно быть, ролфийка тоже признала возлюбленного, потому что вся боль, положенная смертельно раненному, внезапно утекла куда-то в междумирье в те несколько мгновений, пока они смотрелись друг в друга, негодуя и сожалея, тоскуя и проклиная…

Джойана Ияри, шуриа

Нападение Предвечного вовсе не застигло княгинь врасплох. Где найти слабину у Войны и брешь у Моря? Как подловить в нежданный час саму Землю, которая никогда не спит?

Джоне и делать-то особо ничего не пришлось. Она пустила корни, крепкие и глубокие, пронизавшие землю во всех направлениях. Джойана смело устремила свой могучий ствол в небеса, обрастая попутно корой, жесткой и твердой, как змеиная чешуя, которую не проест зловредный жук и не сдерет медвежий коготь. Она раскинула ветви во все стороны, давая тень в полдень и защиту в дождь, чтобы птицы свили гнезда в пышной кроне, чтобы мелкие тварюшки обрели в ней прибежище. Шуриа щедро подставила ладони-листья солнечному свету, впитывая в их животворную зелень каждый посланный дневным светилом луч. И жадно пила ливни, без всякого волшебства обращая их в чудесную силу жизни. Головой упершись в звездную твердь, а ноги погрузив в земные глубины, закрыла Джойана Ияри собой весь Джезим от гибельного взора лжебога. А когда он прыгнул, точно бешеный зверь, она оделась в броню снегов и поразила врага трескучим морозом, как охотничьим ножом, и стегала без устали по трясущимся брылям зимними бурями. А потом ударила в грудь Предвечному тараном ледохода и плеснула прямо в его оскаленную морду белым кипением садов. Отхлестала пыльным трактом ненасытную тварь по жирным бокам, пронзила ее толстую шкуру грозовыми молниями, побила градом. Предвечный тоже в долгу не остался – он насылал саранчу с засухой и сковывал неурочным заморозком ее ростки, он смывал ее посевы бесконечными ливнями, он набрасывался пожаром, дышал жаром-суховеем, иссушая в прах ее листву. Но Джойана из рода Ияри держала Джезим корнями куда как крепко. Пусть Война и Море крушат Предвечного, пусть совы выклюют ему глаза и порвут когтями, а волки перегрызут хребет, на то им когти, зубы и клювы. Джезиму – Земле Радости нужно одно – устоять. На то и даны ему Сизой Шиларджи шуриа, неистовая любовь их змеиных сердец, живое пламя беспокойных душ…

И как всегда бывает в самой отчаянной беде, когда стало совсем невмоготу, когда вечно голодный зверь по имени Херевард вгрызся в ее тело-ствол, да так, что сок брызнул в разные стороны, Джона позвала: «Мамочка!».

«Я – здесь», – эхом отозвалась Элишва.

«Мы – рядом», – подхватили ее тихий голос все шуриа, которые жили на этой земле и умерли, и стали Джезимом.

Они сплелись с ее корнями, делая их еще крепче, еще сильнее. Потекли ручьями, чтобы напоить древо-Джону. Духи слетелись огромными стаями скворцов и синиц, чтобы пожрать полчища короедов, лубоедов и листоверток. Сила жизни, накопленная поколениями, пробила пересохшую почву зелеными побегами, и она же наполнила зреющие плоды золотым соком вечной любви.

«Четыре яблока поспевают на твоих ветвях – золотое, белое, стальное и алое. Храни их! А мы пребудем с тобой, женщина Джойана, мы отдадим все и самих себя. Только держись!»

Предвечный рубил ее топором, а она затягивала раны, он поджигал – а она тушила огонь соком и смолой. Тупились зубья пилы. Он ломал ветки, а те становились все гуще и гуще. Лжебог травил щелочью корни, но яд прорастал крапивой, беленой и лютиком. Соль, рассыпанную по земле, слизали олени.

«Помни о жизни, Джойана – женщина из земли Джезим, помни все время, не забывай», – сладко гудели пчелы в листве.

Жизнь бесконечна, жизнь – и цель, и смысл всего сущего, нет ничего проще и ничего сложнее, чем жить.

И даже когда сил не осталось, когда колдовской мороз убил листья и разорвал кору, когда лед сковал корни, и буря пыталась сломать ствол, Джона помнила про весну, любовь и жизнь. А больше и не нужно ничего, чтобы победить. Победить и жить дальше.

Вилдайр Эмрис, Священный Князь

Он обнажил клыки, прижал уши и встретил нападение достойно, по-волчьи вгрызаясь в обретшего наконец-то плоть давнего врага. Но то, что казалось телом, вдруг разошлось, расползлось, оставив мерзостный привкус падали, настолько сгнившей, что даже и последняя шавка не польстится. Вилдайр-волк по инерции проскочил вперед, чтобы упасть уже не на четыре могучие лапы, а больно удариться выставленными локтями и распластаться на шаткой палубе горящего «Возмездия», флагмана ролфийского флота. Прижимаясь распоротой щекой к горячим доскам, он очнулся Кинэйдом, прозванным Злосчастным, Кинэйдом – бледной тенью великого брата, тем самым Кинэйдом, что проиграл войну с диллайн. Тем князем, чьим погребальным костром стало «Возмездие» – боги, да неужто это в его голову пришла мысль так неудачно назвать корабль?! Тем Кинэйдом, чья дочь уже следующей ночью покорно легла под победителя…