Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

Дон Роке на скаку приветственно помахивал с дороги белым платком. Приникнув к ограде, Ниньо Сантос отвечал ему взмахами шляпы. Конь и всадник уже скрылись в высоких зарослях кукурузных полей, и теперь виднелась только рука с белым платком:

— Чав! Чав! Ишь, голубок!

Мумия, насмешливо скривив и без того ядовитую зеленую гримасу своего рта, воззрилась на подавленную ужасом старуху, которая, сидя на круглой цветной циновке между кофейной жаровней и ступкой для толчения кукурузной муки, перебирала четки, с безысходной тоской думая о наступившей священной ночи. По знаку тирана она встала:

— Ваша милость, мирские козни могут ввергнуть в геенну огненную и самого святого.

— Придется тебе, старуха, сбросить чары Клеопатры.

— Когда бы мир от этого стал лучше, я готова сбросить их хоть сейчас.

— Четыре жалких посудины, разбитых на вашей стойке, вызвали этот дьявольский переполох. Взгляните только на моего друга-меломана, попавшего в беду и обвиненного в государственной измене! Не исключено, что ему вынесут смертный приговор!

— И во всем повинны мои чары?

— Будущие историки в этом разберутся. Лисенсиат Вегильяс, попрощайтесь со старой ведьмой и простите ей невольный ее грех. Явите благородство: облачитесь в рубище и поразите потешающихся над вами друзей великодушным жестом!

— Ювенал и Кеведо разом! — вырвалось у гачупина.

Мумия взглянула на него с нескрываемым презрением:

— Почтеннейший дон Селестино, уж не хотите ли вы, чтобы надо мною начали смеяться? При чем тут Кеведо и при чем тут Ювенал? Сантос Бандерас, хотели вы сказать: единственная фигура на всем континенте. Чав! Чав!

Книга вторая

На клубной террасе

Доктор Карлос Эспарса, посланник Уругвая, с насмешливо светским выражением на лице выслушивал доверительные жалобы своего дорогого коллеги доктора Анибала Ронкали, посланника республики Эквадор. Они ужинали в офицерском клубе.

— Барон де Беникарлес поставил меня в чрезвычайно щекотливое положение. Конечно, в моих мужских качествах никто не сомневается и мне нечего бояться дурацких сплетен, однако поведение испанского посланника становится слишком назойливым и даже неприличным. Посмотрел бы ты на его двусмысленные улыбочки и затуманенные нежностью взгляды!

— Ничего не попишешь, друг мой! Влюбленность есть влюбленность!

Доктор Эспарса, близорукий, лысый, элегантно одетый, вставил в глаз монокль в черепаховой оправе. Анибал Ронкали посмотрел на него с полусердитой улыбкой:

— Тебе лишь бы посмеяться.

Посланник Уругвая извинился с шутливым удивлением:

— Чему уж тут смеяться, Анибал! Смотри, ты дразнишь его своим развевающимся плащом, словно быка. А это, как ты понимаешь, может привести к дипломатическим осложнениям с матерью-родиной!

Посланник Эквадора нетерпеливо тряхнул кудрями:

— Хватит издеваться!

— Что же ты думаешь предпринять?

— Понятия не имею.

— Конечно, откажешься от секретарства, которое тебе предложили, и тем самым устранишься от участия в великом предприятии, о котором ты еще вчера так красочно повествовал?

— Безусловно.

— Чтобы не оказаться в з…..е?

— Оставь свое дешевенькое острословие.

— Я не острю. Повторяю, что у тебя нет серьезных оснований для того, чтобы упускать надежду на скорейшее осуществление столь блистательных замыслов. Орлица и орлята, расправляющие крылья для героического полета! Ты, брат, нашел счастливое выражение! Вот что значит быть великим лириком!

— Не надо смеяться, дружище.

— Лириком, сентиментальным, чувственным и чувствительным, назвал бы тебя Лебедь Никарагуа, наш великий Рубен Дарио{124}! Вот почему вы не можете провести границу между задачами дипломатии и ухаживаниями испанского посланника.

— Давай поговорим серьезно, дружище. Что ты думаешь об инициативе сэра Джона?

— Это только первый шаг.

— А что последует за этой нотой?

— Трудно сказать! За этой нотой могут последовать другие… Все зависит от позиции, которую займет президент Бандерас. Сэр Джон, такой сердечный, такой благостный, в сущности, добивается двадцатимиллионной компенсации для «Вест компани лимитед». Лишнее доказательство того, что под ангельским покровом нередко таится черная душа.

— Нота, вне всякого сомнения, всего лишь зондаж. А какова, по твоему мнению, будет реакция генерала? Согласится его правительство на такую компенсацию?

— Наша Америка, к сожалению, продолжает оставаться европейской колонией… Возможно, однако, что это на руку правительству Санта-Фе. Оно прекрасно понимает, что устремления революционеров расходятся с интересами иностранных компаний. Тиран Бандерас без труда выдержит удар дипломатического рога. Его поддержат и хозяева земли — креолы, и иностранный капитал. В случае нужды правительство может отказать в компенсациях, зная, что революционный радикализм никогда не встретит поддержки со стороны иностранных держав. Само собой разумеется, что на эмансипацию индейцев мы должны смотреть как на неизбежность. Вряд ли есть смысл закрывать глаза на действительность. Но признание конечной неизбежности не есть еще признание непосредственной опасности. Смерть, к примеру, неизбежна, и тем не менее все мы тужимся оттянуть ее. Дипломатический корпус действует разумно, защищая устарелые политические организмы. Мы являемся костылями для этих хроников, которые, подобно древним этическим учениям, умирают и все никак не могут умереть.

Морской бриз шевелил шторы, а синяя гладь моря, окутанная сумерками, светилась опаловым сиянием маяков и огоньками мачтовых фонарей.

Дымя сигарами, посланники Эквадора и Уругвая вышли на террасу. При их появлении японский посланник Ту Лаг Ти привстал с бамбуковой качалки с деланной любезностью восточного дипломата. Он смаковал кофе, заглядывая время от времени сквозь золотые очки в лежащую перед ним английскую газету. Латиноамериканские посланники подошли к нему: последовал обмен любезностями, улыбками, рукопожатиями, опереточными поклонами, французским щебетанием. Слуга, вертлявый, подвижный мулат, неусыпно стороживший желания дипломатов, услужливо пододвинул им качалки. Анибал Ронкали, потряхивая длинными кудрями, пустился в восторженные рассуждения о красоте ночного неба, прелестях лупы и моря. Ту Лаг Ти, японский посланник, глядя раскосыми, настороженно-подозрительными глазами, слушал его с неуловимо-таинственной усмешкой на сжатых губах, похожих на две темные стрелки, изогнувшиеся вокруг белых зубов. Посланник Эспарса, любитель экзотики, заметил:

— Вот в Японии ночи должны быть особенно хороши.

— О, да!.. Удивительные! Но эта ночь тоже носит на себе отпечаток японского очарования!

Голос у Ту Лаг Ти был слабый, с сходящим на нет пьяниссимо, движения угловаты и отрывисты, как у заводной куклы. Усмехнувшись своей непонятной улыбкой, японец сказал:

— Дорогие коллеги, я до сих пор так и не знаю вашего мнения о выработанной дипломатическим корпусом ноте?

— Это лишь первый шаг!..

Посланник Эспарса подчеркнул свои слова двусмысленной улыбкой. Японский посланник продолжал допытываться:

— Мы все так поняли. Это очевидно. Только первый шаг. Ну а какие будут последующие шаги? Не нарушится ли согласие дипломатического корпуса? Куда мы идем? Английский посланник действует под давлением своих глубоко гуманных чувств, но это благородное побуждение может встретить отпор. Все иностранные колонии без исключения являются носителями интересов, мало согласующихся с идеалами здешней революции. Испанская колония, такая многочисленная, такая влиятельная, и столь связанная с креолизмом в своей повседневной деятельности, в чувствах и понимании социальных проблем, откровенно враждебна той аграрной реформе, которая предусматривается планом Самальпоа. В данный момент — согласно моим сведениям — она замышляет выступление, которое должно сблизить ее позиции с позицией правительства республики. Не случится ли так, что досточтимый сэр Скотт окажется одиноким в своей гуманной, впрочем, деятельности?

Карлос Эспарса хитро прищурил свои близорукие умные глаза:

— Дорогой коллега, согласитесь, что дипломатические отношения не могут регулироваться прекрасными евангельскими нормами.

Ту Лаг Ти жалобно мяукнул:

— Япония подчиняет интересы своих подданных, здесь проживающих, принципам международного права. Хотя сознаюсь, рискуя даже показаться излишне откровенным, я не могу скрыть своего пессимизма относительно той моральной поддержки, которую некоторые из наших коллег оказывают похвальным побуждениям английского представителя. Как человек чести, я не верю инсинуациям и злословию некоторых оборотней, излишне преданных правительству здешней республики. «Вест компании! Какая нелепость!