Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

— Чав! Чав! Похоже, милейший лисенсиатик, что вы сильно поднаторели в красноречии. Не иначе как сам доктор Санчес Оканья подзанялся с вами в Санта-Монике. Чав! Чав!

Прихлебатели радостно загоготали.

Донья Лупита, вертлявая и услужливая, обносила гостей прохладительными напитками, которые под лучом солнца светились всеми цветами радуги. Ниньо Сантос то прихлебывал лимонад, то поглядывал на старуху в кораллах, хлопотавшую с улыбчивой рабской угодливостью.

— Чав! Чав! Донья Лупита, порой мне кажется, что ваши чары нисколько не слабее чар царицы Клеопатры. Из-за четырех пустяковых бокалов вы произвели в стране бог знает какой тарарам. Вы усложнили обстановку куда больше, чем почтеннейший дипломатический корпус. Сколько бокалов разбил у вас полковник ла Гандара? Донья Лупита, меньше чем за один боливар вы запродали его революционным смутьянам! Такого и чары египетской царицы не натворили бы. Донья Лупита, судебное расследование, которого вы от меня потребовали, стало причиной множества роковых последствий: во-первых, оно явилось главной причиной измены полковника ла Гандары, во-вторых, ввергло в Санта-Монику сынка доньи Росы Пинтадо; в-третьих, Кукарачита Тарасена протестует против закрытия ее богоугодного заведения; и, в-четвертых, наконец, жалоба ваша послужила причиной дипломатического протеста со стороны министра его католического величества. Подумать только, ведь могут прерваться отношения с матерью-родиной! А вы, моя милая, стоите себе преспокойно и в ус не дуете! И еще, шутка сказать, четыре жалких ваших бокала стоимостью в грош, меньше чем в грош, побудили меня отказаться от упоительных лягушачьих концертов нашего славного лисенсиата Вегильяса.

— Ква! Ква!

Начито, чтобы пуще разжалобить тирана, подхватил насмешку, подражая кваканью и прыжкам лягушки. С пасторским отвращением тиран оборвал его:

— Хватит разыгрывать шута, господин лисенсиат! Ваши жалкие кривлянья никак не подействуют на наших добрых друзей, которым предстоит судить вас. Поймите, что это всё умы просвещенные, каких не сыщешь даже в парламентах дряхлой Европы.

— Ювенал{122} и Кеведо! — выпалил толстопузый гачупин, поглаживая рыжие свои баки и от избытка чувств работая кадыком, как кузнечными мехами.

Старая ведьма крестилась.

— Пресвятая богородица, а ведь обвел нас нечистый!

— Да уж подгадил, нечего сказать.

— Жизнь такая запутанная штука, что порой и святому из святых не избежать преисподней!

— Отлично сказано, донья Лупита. Но разве собственная ваша душа не содрогается от того, что вы послужили причиной стольких бурных событий, стольких потрясений?

— Хозяин, не нагоняйте на меня страху!

— Донья Лупита, неужели вы не дрожите при мысли о том, что придется держать ответ перед вечностью?

— Про себя я неустанно молюсь!

Тиран Бандерас устремил свой взгляд на дорогу.

— Чав! Чав! Того, у кого зрение поострее, прошу взглянуть и сказать, что это за отряд движется там, вдали? Всадник, который находится впереди, не уважаемый ли это дон Роке Сепеда?

Дон Роке, подъехав в сопровождении четырех конных индейцев, остановился по другую сторону ограды. Смуглое лицо, расшитая золотом шляпа в руке, конская сбруя, покрытая серебряной насечкой, в лучах заходящего солнца придавали всаднику облик средневекового рыцаря-монаха. Тиран Бандерас с квакерской вкрадчивостью разыгрывал фарс душевного приема:

— Счастлив видеть вас в здешних местах! А ведь, в сущности, самому Сантосу Бандерасу надлежало навестить вас. Милостивый государь дон Роке, зачем вы изволили утруждать себя? Это я, ваш покорный слуга, должен был поспешить к вам домой и от имени моего правительства принести вам почтительнейшие извинения. Конечно же, я должен был послать к вам адъютанта с просьбой об аудиенции. Доведя свою любезность до крайности, вы не только утрудили себя, но и поставили в неловкое положение меня, ибо обязанность нанести визит лежала на Сантосе Бандерасе.

Дон Роке спешился. Тиран Бандерас двинулся к нему с широко раскрытыми дружескими объятиями. На монастырской скамеечке, откуда открывался вид на умиротворенное южное море, по которому в широком пожаре заката протянулись солнечные лучи, завязалась неспешная доверительная беседа.

— Чав! Чав! Счастлив вас видеть.

— Господин президент, прежде чем отправиться в деревню, я почел своим долгом повидаться с вами. К акту вежливости присоединяется моя глубокая любовь к республике. Меня посетил ваш адъютант, господин президент, и совсем недавно мой старый товарищ Лауро Мендес, государственный секретарь по иностранным делам. Вот я и начал действовать в духе той беседы, которую мы имели с государственным секретарем и о которой, как я надеюсь, вы уже осведомлены, господин президент.

— Государственный секретарь поступил скверно, не сказав вам, что действует по моему указанию. Я люблю откровенность. Дорогой мой друг, национальная независимость переживает опасный кризис, вызванный грязными махинациями иностранцев. Почтенный дипломатический корпус — эта штаб-квартира бандитствующих колониалистов — старается нанести нам удар в спину, распространяя по телеграфу всевозможные клеветнические измышления. Дипломатия располагает средствами и агентами по распространению клеветы и использует их против республики Санта-Фе. Каучук, рудники, нефть разжигают алчность янки и европейцев. Я предвижу часы высшего напряжения для всех истинных патриотов. Не исключено, что нам грозит военная интервенция. Перед лицом этой опасности я вам хочу предложить перемирие. И вот с этой-то целью я и добивался встречи! Чав! Чав!

Дон Роке переспросил:

— Перемирие?

— Перемирие до разрешения международного конфликта. Выдвиньте ваши условия. Со своей стороны, я предлагаю начать с широкой амнистии всем политическим заключенным, которые не были захвачены с оружием в руках.

Дон Роке пробормотал:

— Амнистия — это акт справедливости, который я приветствую без всяких оговорок. Но как же быть с теми, кто был облыжно обвинен в заговорах?

— Амнистия распространится на всех!

— А предвыборная кампания будет и в самом деле свободной? Правительственные политические агенты не будут вмешиваться?

— Абсолютно свободной и охраняемой законом. Скажу больше: главная моя цель — умиротворение страны, и тут я предлагаю вам честное сотрудничество. Сансот Бандерас не какой-нибудь честолюбец, в чем обвиняют его недовольные. Благо республики для меня превыше всего. Счастливейшим днем моей жизни будет тот, когда я, как Цинциннат, всеми забытый, смогу вернуться к возделыванию своего клочка земли. Стало быть, вы и ваши друзья снова обретаете полную свободу и все гражданские права. Но вы, как человек лояльный и добрый патриот, должны будете направить революцию в русло законности. Если в ходе избирательной борьбы народ предпочтет отдать свои голоса вам, я первый подчинюсь волеизъявлению нации. Дон Роке, я восхищен вашими гуманистическими идеалами, и мне грустно, что не способен разделить ваш столь утешительный оптимизм. В этом трагедия правителя! Вы, креол, принадлежащий к лучшему роду, отрицаете креолизм. Я, чистокровный индеец, решительно не верю в способности и добродетели своей расы. Вы мне представляетесь лучезарным просветителем, идеалистом, ваша вера в предназначение туземного племени напоминает мне блаженной памяти Бартоломе де Лас Касаса{123}. Вы хотите рассеять тот мрак, которым окутывали душу индейца триста лет колониального владычества. Цель замечательная, не спорю! Поверьте, достижение ее — сокровеннейшее желание Сантоса Бандераса. Дон Роке, тогда минуют нынешние обстоятельства и вы сможете победить меня, повергнуть меня, пробудить своей победой — которой я первый буду радоваться — все дремлющие силы моей расы. Ваше торжество — частный случай моего поражения не в счет — явится торжеством непреходящего влияния индейца на исторические судьбы родины. Дон Роке, усильте вашу пропаганду, добейтесь чуда в рамках законности и верьте, что я первый стану благословлять вас. Дон Роке, благодарю вас за то, что вы меня выслушали, и прошу вас со всей откровенностью высказать свои соображения. Мне бы не хотелось, чтобы вы неосторожно связали себя обещанием, которое потом не в силах будете сдержать. Посоветуйтесь со своими единомышленниками и передайте им от имени Сантоса Бандераса оливковую ветвь.

Дон Роке смотрел на него с таким прямодушием, откровенностью и наивностью, что на его лице трудно было не заметить некоторого сомнения:

— Перемирие!

— Да, перемирие. Священный союз. Дон Роке, мы должны с вами спасти независимость родины.

Тиран Бандерас патетически раскрыл объятия. Порывы ветра нет-нет да доносили до них обрывки веселых восклицаний генеральских прихлебателей, которые в сумеречной глубине площадки измывались над лисенсиатом Вегильясом.