Место полного исчезновения: Эндекит - Златкин Лев Борисович

— Колючку можно снова за один день поставить! — возразил Вазген. — А Дарзиньш — большой мастер по перекраске зон. У него их знаешь сколько? И войну начал уже он. Пятерых наших зарезали, пятерых вместе с Ариком угнали на „особняк“.

— Кто это тебе сказал, что именно „хозяин“ посылает убийцу? — не поверил „смотрящий“. — Это псих орудует. Не забывай, что он уже четверых фраеров люто казнил.

— Свидетелей убирает! — отмахнулся Вазген. — Ты не задумывался, почему стали убивать после того, как „опустили“ Павла Горбаня? Что, раньше не „опускали“? Целый барак „опущенных“. Дарзиньш приказал. Он первым начал войну. Мы ответим.

— Двое дерутся, третий радуется! — напомнил „смотрящий“. — А „кум“ — это третий.

Вазген засмеялся. Он не стал посвящать „смотрящего“ в детали его разговора с заместителем начальника колонии. А самая важная деталь разговора была в том, что Вазген, отправляясь на „разборку“ с „кумом“, взял с собой миниатюрный магнитофон с крошечным микрофоном и записал всю беседу с заместителем начальника исправительно-трудового учреждения строгого режима.

— Я уже принял решение! — важно и надменно заявил „князь“ Вазген. — Пороховая бочка рванет и разнесет здесь все. Слава о нас пойдет гулять по всем пересылкам, тюрьмам и лагерям. А Дарзиньша уберем, возьмем зону в свои руки. Я гарантирую.

— Подумай еще раз, „князь“! — взмолился „смотрящий“. — Часто бунт провоцирует само начальство, чтобы „намотать“ лишние сроки вставшим поперек глотки администрации зекам. Помню, как администрация, чтобы спровоцировать бунт, подбросила заключенным наркотики и тут же нашла их. Авторитетов убрали в БУР. В ответ братва вычислила и зарезала „суку“, который подбросил наркоту. Кровь вызвала еще большую кровь. Бунт страшно подавили, несколько десятков человек погибло, всех авторитетов разослали по „особнякам“, а зона стала образцово „красной“.

— Я решил! — повторил Вазген. — Мне держать ответ.

— Устроим „хипеж“ или настоящий бунт? — спросил „смотрящий“.

— Бунт с поджогами, с разрушениями, — загорелся Вазген, — со взятием БУРа.

— Резать будем только „сук“? — спросил „смотрящий“.

— „Погасим“ всех, кого застанем в БУРе и в „крикушнике“, — уточнил Вазген.

— „Крикушник“ приступом не взять! — засомневался „смотрящий“.

— Нам откроют двери! — страшно улыбнулся Вазген. — В БУРе возьмем оружие. А в „крикушнике“ заложников. И потребуем волю! Погуляем!

— А пулеметы на вышках? — напомнил „смотрящий“.

— Заставим „кума“ поработать! — успокоил Вазген. — Он у нас в руках.

— „Мужиков“ так просто не поднять! — напомнил „смотрящий“. — С одними блатными мы не справимся. А чтобы поднять „мужиков“, — продолжил „смотрящий“, — нужен повод…

— Повод будет! — прервал его Вазген. — Мы его сами создадим. Сколько человек осталось в живых из компании Пана? — спросил он, будто бы сам не знал.

Но ему было важно привлечь к подготовке бунта „смотрящего“, чтобы он не послал записку на все этапы для передачи воровской сходке, криминального верховного совета преступного мира.

Вазген знал, что его влияние в преступном мире среди „воров в законе“ пошатнулось из-за убийства, правда, недоказанного, подельника, которого он убрал из-за приличной суммы в долларах. И ему было нужно, „кровь из носа“, восстановить любыми путями свой пошатнувшийся авторитет.

А для этого лучше бунта, успешного бунта, ничего не придумаешь.

— Студент и Хрупкий остались! — недоуменно сказал „смотрящий“. — Ты думаешь, что убийца кого-нибудь зарежет опять?

— Мы сами поможем ему! — усмехнулся Вазген. — А перед этим приложим все силы, чтобы уверить „мужиков“, что „хозяин“ дал команду „мочить“ всех без разбора. Хрупкий — „мужик“. И они поверят, что после авторитетов и приблатненных дошла очередь и до „мужиков“. Остается: либо ждать, как бараны, когда подойдет твоя очередь быть зарезанным, либо бунтовать, требуя остановить беспредел со стороны администрации.

— А на Студента все свалим? — поинтересовался „смотрящий“. — О нем и так в зоне ходят слухи, что он не может раскрыть дело, которое сам и заварил.

— Нет! — поправил Вазген. — Не хочет расхлебывать кашу, которую сам и заварил.

— Один хер! — отмахнулся „смотрящий“.

— Студента мы пока трогать не будем, — заявил Вазген. — Может нам пригодиться. Нам свои адвокаты нужны. Братва пришла к такой мысли давно. А теперь у нас столько денег, что можно себе позволить учить собственных юристов и продвигать их на высшие посты в судах. Отработают хлеб с лихвой.

„Смотрящий“ серьезно обдумывал услышанное, но не был не только согласен с планом Вазгена, „князя“ зоны, но, после некоторого раздумья, решил отправить по хорошо известному ему адресу на воровскую сходку записку о беспределе Вазгена, который, по его мнению, может привести к серьезному поражению братвы, к большой крови и к потере авторитета криминального мира.

Но Вазген был уверен в успехе.

Алена, перебирая бумаги, которые у нее, кроме усмешки, ничего не вызывали, время от времени все же бросала изучающий взгляд на Игоря Васильева, пытаясь придумать тему, которая помогла бы ей лучше узнать его.

— Да! — вспомнила она. — Я тут краем уха услышала, что тебе, в том числе, доверили раскрыть эти преступления. Удалось продвинуться хоть на шаг?

— Именно на один шаг! — с грустной улыбкой подтвердил Игорь. — Закон „омерты“ существует не только в итальянской мафии. По горячим следам удалось мне выяснить только одно: убийца был в форме контролера. И то узнал совершенно случайно. Предпочитают молчать. Один даже прямо так и сказал: „Болтун долго не живет!“

— Ты думаешь, что убийства совершаются по распоряжению Виктора Алдисовича? — поразилась Алена.

— Для спокойствия в зоне это вряд ли ему выгодно, — заметил Игорь. — Но и среди его помощников и заместителей есть люди, заинтересованные в разжигании бучи, в провоцировании бунта. „Злой человек всегда безрассуден точно так же, как безрассудный всегда зол“.

— „Злую весть узнать — для злого нет приятнее утех!“ — тихо процитировала Алена.

— Не знал, что ты любишь стихи! — удивился Игорь.

— Шота Руставели! — пояснила Алена.

— Даже тогда, когда авторитеты дали мне добро на расследование, — продолжил Игорь, — никто не поспешил открыть мне то, что знал.

— Ты уверен, что знали? — спросила Алена.

— Каждый что-то видел, — пояснил Игорь, — вот почему погибли оба сторожа, правда, один из них погиб по ошибке, но второй, хоть его и перевели со „швейки“ на механичку, явно что-то мог знать. Не прояви он леность души, остался бы жить.

Алена рискнула спросить напрямик:

— А почему, как ты думаешь, вы оба живы?

— Хрупкий боится даже меня! — усмехнулся Игорь. — Да что меня? Он даже собственной тени боится. И очень старается не оставаться один.

— А ты? — не отставала Алена.

— Я все время в „крнкушнике“ сижу, работаю! — пояснил Игорь. — А вор в своем доме не ворует.

— Ты все-таки убежден, что убийца из охраны или контролеров? — поняла Алена.

— Среди зеков я не знаю ни одного профессионала! — сказал Игорь. — Авторитеты тоже, со своей стороны, провели расследование и, если бы они обнаружили его среди зеков, могу тебя уверить, он давно был бы четвертован или на кусочки разрезан.

— Как это? — удивилась Алена.

— А вот так — режут беднягу по деталям, — усмехнулся Игорь. — Мне рассказывали об этом. Оказывается, очень долго можно резать человека, если не задевать жизненно важных органов. Отрезают уши, нос, губы, язык, выкалывают глаза. Затем отрезают пальцы и половые органы. Послушала бы ты, как это с аппетитом живописал мне один из приблатненных.

— А ты на чьей стороне? — неожиданно поинтересовалась Алена.

Игорь задумался, но очень скоро ответил:

— На твоей!

И его ответ прозвучал как объяснение в любви.

Алена так и восприняла это, и волна жгучего желания пробежала по ее телу, лишая всякой способности к сопротивлению. Один мужчина был в ее жизни, и этот единственный был ее партнером, после смерти которого она не знала ни объятий, ни поцелуев.