Нехорошее место - Дин Кунц

Фрэнк тихо застонал и вздохнул.

Все повернулись к нему. Фрэнк по-прежнему не шевелился. Он часто заморгал, но взгляд оставался остекленевшим, ниточка слюны свисала с подбородка.

Надо бы взять салфетку и вытереть ему лицо, но Бобби сдержался – в основном из-за Джулии.

– Через год после смерти родителей Ярнелл и Синтия обратились ко мне. Синтия была беременна. Ее, дескать, изнасиловал какой-то батрак не из местных. Что-то меня в этой истории насторожило. Посмотрел я, как они друг с другом держатся, и понял, в чем тут штука. Синтия все старалась скрыть беременность: носила широкие платья, а в последние месяцы и вовсе не выходила из дома. Я прямо диву давался: неужели они думают, что у нее все само пройдет? Когда она пришла ко мне, об аборте не могло быть и речи. Какой, к черту, аборт, если она уже на сносях?

Бобби слушал, и ему казалось, что по библиотеке разливается тлетворный дух. Воздух становился вязким и затхлым, словно пропитался кислым запахом пота.

– Ярнелл уверял, что хочет-де уберечь сестру от косых взглядов. Он пообещал мне приличный куш, если я приму роды не в больнице, а у себя на дому. Это было рискованно: в случае осложнений дело добром бы не кончилось. А мне в то время как раз понадобились деньги. Ну, думаю, если что не так, то ведь и концы в воду спрятать недолго. За ассистенткой дело не стало: работала у меня медсестра, Нормой звали, на нее в таких деликатных обстоятельствах можно было положиться.

"Теплая компания, – подумал Бобби. – Сам – циничный выродок в белом халате и медсестру подобрал себе под стать. Им бы работать врачами в Дахау или Освенциме, вот где пришлись бы ко двору”.

Джулия сжала колено Бобби, словно хотела удостовериться, что безумный врач, которого она слушает, – это не сон.

– Видели бы вы, какое дитятко сварганила эта девчонка! Как и следовало ожидать – хоть сейчас в кунсткамеру.

– Минуточку, – остановила доктора Джулия. – Вы только что сказали, что от этой связи родилась Розелль, мать Фрэнка.

– Совершенно верно, – кивнул Фогарти. – И она оказалась таким занятным монстром, что любой ярмарочный балаган отдал бы целое состояние за право ее показывать. Правда, полиция за такой показ по головке бы не погладила. – Фогарти сделал паузу, наслаждаясь напряженным вниманием слушателей. – Розелль была гермафродитом.

Бобби не сразу сообразил, что это значит. Потом уточнил:

– Вы хотите сказать, она была двуполая?

– Вот именно. – Фогарти сорвался с места и начал расхаживать по комнате. Разговор его неожиданно раззадорил. – Гермафродитизм – крайне редкое врожденное нарушение. Не каждому акушеру выпадает такая удача – принимать роды у матери гермафродита. Бывает траверсивный гермафродитизм – это когда наружные половые органы сформированы по признаку одного пола, а половые железы – по типу другого. Есть еще латеральный гермафродитизм – ну и прочие разновидности. Но Розелль... Розелль относилась к уникальнейшему виду гермафродитов. Она обладала одновременно и мужскими, и женскими наружными органами. – Фогарти схватил с полки толстый медицинский справочник и протянул Джулии. – Посмотрите, там на странице сто сорок шесть есть фотографии. Это как раз тот случай, о котором я рассказываю.

Джулия так поспешно передала справочник мужу, будто это не книга, а змея.

Бобби отложил справочник, даже не заглянув. Обойдется без фотографий: воображением его бог не обидел.

Он чувствовал, как холодеют руки и ноги: наверно, кровь отхлынула к голове, а то она буквально идет кругом. Бобби старался отогнать все мысли, которые вызывал у него рассказ Фогарти. Какая мерзость! И хуже всего, что, судя по странной улыбке врача, это еще цветочки – ягодки будут потом.

Фогарти все так же мерил комнату шагами.

– Влагалище, – продолжал он, – располагалось там, где ему и положено, а мужской орган был несколько смещен. Мочеиспускание происходило через мужской член, благодаря же влагалищу Розелль была способна к нормальному деторождению.

– Картина уже ясна, – не выдержала Джулия. – Технические подробности можно опустить.

Фогарти подошел к супругам и оглядел их озорными сияющими глазами, точно рассказывал пикантный случай из медицинской практики, которым не год и не два развлекал собеседников на званых обедах.

– Э, нет. Вы должны до конца понять, что она собой представляла, иначе вам и дальнейшее будет непонятно.

Хотя сознание Лилли пребывало и в теле сестры, и в телах кошек, и в теле совы, притаившейся на крыше веранды дома Фогарти, Лилли не пропускала ни слова из того, что слышала сидевшая на подоконнике Ночнянка. А слышала она все: оконное стекло чуткому кошачьему уху не помеха. Рассказ Фогарти Лилли заворожил.

Несмотря на то, что незримое присутствие Розелль в старом доме ощущалось повсюду, Лилли редко вспоминала мать. Люди вообще ее не занимали. Исключение составляла она сама да ее сестра. Ну разве еще Золт и Фрэнк. А прочие – что ей за дело до прочих? Дикие животные – вот это да. В их телах и проживала она свою подлинную жизнь. Чувствуют они проще и обостреннее, чем люди, нехитрым удовольствиям могут предаваться на каждом шагу, и при этом – никаких тебе угрызений совести. Лилли толком И не знала свою мать и особой привязанности к ней не испытывала.

Даже если бы Розелль вздумала проявить благосклонность к кому-нибудь, кроме Золта, Лилли все равно дичилась бы матери.

Рассказ Фогарти захватил ее не потому, что она услышала много нового (хотя эта история действительно была ей в новинку), но потому, что эти обстоятельства, предрешившие судьбу Розелль, во многом повлияли и на ее собственную жизнь. Пусть ее сознанию подвластны тела и души несметного множества животных, пусть она воспринимает мир так, как воспринимают они, – все равно никого на свете она так не любила, как себя самое. Дни и ночи напролет она охорашивалась и холила себя, словно какой-нибудь зверек, и не считалась ни с чем, кроме собственных желаний и прихотей. Интересовало ее лишь то, что сулило ей выгоду и удовольствия или могло сказаться на ее благополучии в будущем.

Сейчас у нее промелькнула смутная мысль: неплохо бы разыскать брата и предупредить, что Фрэнк всего в двух милях от дома. Судя по звонкому переливу ветра, Золт уже вернулся.

Фогарти вновь подошел к своему креслу, но не сел, а стал прохаживаться вдоль книжных полок. Рассказывая, он постукивал пальцем по корешкам книг.

Джулия слушала, как Полларды старательно обрекали себя на вырождение, а думала о Томасе. Родители вели правильную здоровую жизнь, но сына все-таки поразила неизлечимая болезнь. Судьба одинаково жестока и к беспутным, и к благоразумным.