ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ - ГАРРИ ТАБАЧНИК

Наконец генсек отыскал то, что ему нужно, и закончил речь.

На следующий день, когда ТАСС передал ее полный текст, выяснилось, что важный абзац, касающийся советско-американских отношений, и был тем, что потерял генсек. Было ли это случайно? Во всяком случае, мартовская речь Черненко сенсации не вызвала. В ней не было ничего нового. В ней не было даже попытки подойти к решению тех проблем, которые столь важны для страны. Какие-то нюансы, вроде упоминания разрядки, заставили советологов предпринять активные поиски того, что, возможно, скрыто за внешне невыразительным, тусклым текстом речи. А один даже поспешил заявить, что „Черненко пользуется убогим жаргоном советских аппаратчиков, но его мысли ясны”... Как он это сумел угадать — остается загадкой. Речь нового генсека являла не только образец отсутствия мысли, но и суконного языка. И в этой суконности, казенной серости и тусклости проявился весь Черненко. Полуграмотный партиец, влезший в Кремль, уверенный в том, что как бы он ни говорил, его все равно будут слушать и аплодировать там, где положено. Стоит ли беспокоиться?

Упомянув о разрядке, Черненко как бы вызвал тень того, кому он обязан был тем, кем стал. Так что вряд ли черненковский вариант разрядки многим бы отличался от брежневского.

Важно обратить внимание на то, что в Кремле поняли, насколько полезной для Советского Союза оказалась политика разрядки, и потому использовали все возможности для возобновления ее. Однако при всем том, что выгоды такой политики перевешивали ее недостатки, в советском руководстве по поводу продолжения детанта единого мнения не было. Ведь как-никак, а детант способствовал росту инакомыслия. Чему отдать предпочтение: торговым отношениям с Западом и тем самым поправить положение в экономике и пойти на риск роста диссидентства или замкнуться и оставить все как было?

Почти за 80 лет до этого на трибуну Государственной Думы поднялся человек, которого называли надеждой России. Петр Аркадьевич Столыпин говорил о земле: „...приравнять всех можно только к низшему уровню. Нельзя человека ленивого приравнять к трудолюбивому, нельзя человека тупоумного приравнять к трудоспособному. Вследствие этого культурный уровень страны понизится...”

Слова эти оказались пророческими. Именно так все и произошло. Столыпин, однако, был полон оптимизма и мечтал о том, что если изменить „условия, то они должны привести к новому перевороту, и человек даровитый, сильный, способный силой восстановить свое право на собственность, на результат своих трудов...появится.” '

Между тем приближались выборы в Верховный Совет, и местом своей речи претендент в генсеки избрал городишко Ипатово неподалеку от Ставрополя. Как известно, во время так называемой предвыборной кампании соблюдается строжайший протокол. Чем ближе день выборов, тем важнее лицо, которое выступает перед избирателями. Так, всего несколько дней после пленума, избравшего Черненко, страна узнала, что, согласно официальной партийной иерархии, третьей по значению фигурой в государстве теперь является Горбачев. После него с предвыборными речами выступают только двое: глава правительства Тихонов и глава партии Черненко. О чем же говорил жителям Ипатова их земляк? Обещания лучшей жизни они слышали многократно. О том, что коммунизм будет когда-нибудь построен, тоже слыхали. Никита Сергеевич заверял, что’нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме г,”и это обещание вслед за ним торжественно повторила и партия. Но кто помнил, о чем говорил какой-то генсек, да еще более двадцати лет назад? Ведь это колоссальный срок для советского человека, не успевающего уследить за всеми бесчисленными заботящимися о нем партийными постановлениями и решениями! И какая нагрузка для памяти! Ведь если помнить все, что было обещано и не выполнено, так и работать в честь каких-то там очередных решений не захочется. Михаил Сергеевич предпочел о коммунизме долго не распространяться. Он обратил свое внимание на проблемы’зрелого социализма?Они были многочисленны и весьма серьезны. Оказывается, плохо обстояло дело с промышленностью, которая нуждалась в модернизации и руководство которой оставляло желать лучшего. Никуда не годилась дисциплина самого передового рабочего класса в мире. Серьезнейшей проблемой стала коррупция. А уж о состоянии сельского хозяйства и говорить нечего. Эту область Горбачев знал лучше, чем кто-либо другой. Ведь она разваливалась под его непосредственным руководством. И теперь оно походило на разбитое корыто, а он — на стоящего возле него рыбака. Если бы те, кто слушал Горбачева, были настроены оценить сказанное им критически, если бы они захотели мыслить критически, то они должны были задать себе вопрос: „Если такое общество называется развитым социализмом, то стоило ли столько сил и средств тратить на его создание?” Что думал по этому поводу Горбачев, мы не знаем, но, очевидно, перечисляя все эти недостатки, каждый из которых вырастал в грандиозную проблему, он, по примеру своих партийных предшественников, хотел убедить аудиторию, что вот если все это устранить, то тогда все будет хорошо. И вот это уже отдавало хлестаковщиной. Ведь он-то знал, что модернизация промышленности требует колоссальных средств, которых без сокращения военных расходов получить неоткуда. Но о сокращении военных расходов он ничего не сказал. И это в то время когда даже неизмеримо более богатая Америка не может позволить себе тратить на вооружению и армию столько же, сколько Советский Союз. Знал Горбачев, что главный очаг коррупции — это партийное руководство. Именно оно, пользуясь тем, что ему подчинены и суд, и милиция, не считается ни с какими законами и порядками. Конечно, можно было отнести эту предвыборную речь претендента к очередному сотрясению воздуха пустыми словесами, но у советских людей все-таки возникала надежда. А вдруг, прийдя к власти, он и вправду осуществит то, что обещал? Ведь что ни говори, а сейчас он на вторых ролях, подождем и поглядим, что будет, когда станет он первым. Сколько ждать, никто не знал. Однако скоро стало известно, что на какой-то спектакль в Большом театре Черненко внесли на руках. Повторялась знакомая картина. Под руки вели Брежнева, не мог сам двигаться Андропов, несут Черненко. Способен ли еле дышащий больной эмфиземой генсек руководить страной? Как бы проясняя сложившееся положение, 15 марта главный редактор „Правды” Виктор Афанасьев в интервью шведской газете „Дагенс Нюхетер” сказал, что Горбачев является сейчас вторым генеральным секретарем.

В горах под Пятигорском, где воздух чист и наполнен ароматом сосновых деревьев, для генсека закончили строительство новой дачи, куда он и скрывается в июле. Погода оказалась неудачной, дышать ему здесь трудно, и его перевозят в Крым. Охрана вокруг выставляется такая, какой не было даже ни при Сталине, ни при Хрущеве, ни при Брежневе. Но вдруг охрана исчезает, а Кучер обнаруживается в темносером здании Кремлевской больницы на улице Грановского.

А Горбачев, отдохнув в Пицунде, вновь отправился за рубеж. На сей раз в сопровождении своей жены Раисы. Их принимали в Англии. Местом для ленча был избран бывший некогда резиденцией Генриха УШ Хэмптон Корт. При свечах, так как во дворце нет электричества, гостям подавали лососину на пару, молодого барашка и шоколадный мусс. Потом их пригласили осмотреть Вестминстерское аббатство. Горбачева привлекли надгробия Уинстона Черчилля и Чарльза Дарвина. Он задал загадку настоятелю Вестминстера, заметив, что испытывает такое чувство, будто уже бывал здесь раньше. Затем озадачил хозяев, заявив в Британском музее, что если кого и следует порицать за марксизм, то это музей, в котором занимался своими изысканиями Маркс. В общем, Горбачевы произвели сенсацию. Молодой, двигающийся без посторонней помощи лидер и его жена, пытающаяся даже говорить с детьми по-английски — это ли не символ грядущих перемен в Советском Союзе! Запад можно понять. Ему настолько надоело зрелище дрожащих, поддерживаемых под руки, едва шевелящих языком кремлевских по л у трупов, что он рад был, когда наконец-то появился человек, который может нормально говорить и ходить. Это позволяло надеяться, что и мыслить он будет нормально. В общем, Запад хотел быть очарованным, и потому очаровать его большого труда не составляло.

Затем британский премьер-министр пригласила Горбачевых в свою загородную резиденцию — Чекере. Как и ее московский гость, она предпочитает вести беседу в узком кругу, без каких-либо дипломатических комплиментов, сразу переходя к делу. Сидя на белом с малинового цвета рисунком диване под портретами работы Констебля и Рэйнолдса, созданными в те, теперь уже легендарные времена, когда слова „Правь, Британья” были не просто строчками из гимна, но отражением реальной мощи британской империи, оба лидера вели разговор о проблемах их стран. Как это ни покажется необычным на первый взгляд, но именно у М. Татчер Горбачев мог почерпнуть больше, чем у кого-либо еще. Ведь она тоже приняла страну в состоянии, близком к кризису, о котором будущий генсек пока еще молчит.