По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

остановилась наконец возле ног Анны и, ткнувшись в них, промурлыкала. Анна нагнулась и погладила ее.

Об этих часах знали многие селяне. Часы были из Варшавы, где служил фельдшер, и у них имелся не один циферблат, а целых три. И один показывал время, а вот другие – музыку. Что это такое, ни Анна, ни Пелагия толком не знали. Лишь редким касплянцам удавалось однажды услышать дивную, как говорили они, музыку этих часов. В основном это те, кто приходил к фельдшеру по срочной надобности. Станислав Маркелыч мало с кем поддерживал дружеские отношения в Каспле. Был он бобылем и принимать у себя гостей не любил. С отцом Анны он при случае заводил разговоры где-нибудь на улице; даже пару раз принимал приглашение тогда еще священника и пил у них чай. Но к себе не звал.

У правой глухой стены стояла этажерка с книжками и чуть дальше висела большая картина. Заметив интерес матери и дочери, Станислав Маркелыч приблизился к картине и, осветив ее, прочел:

– «Вид на здание Уяздовского госпиталя». Художник неизвестен.

На переднем плане зеленел луг, на нем паслись и отдыхали коровы; что-то делала женщина, подальше видны были две фигуры пастухов; а на зеленом холме с деревьями стояло большое здание с двумя башнями по краям.

– Вы там служили? – спросила Анна.

– Нет. Но приходилось бывать. Это вообще-то замок королевский. И построен он был для Сигизмунда, того самого, который Смоленск брал-брал да и взял. Но потом его почему-то отдали под госпиталь и казармы.

– Смоленск? – машинально спросила мама.

Станислав Маркелович невесело просмеялся и ответил:

– Замок.

Во время ужина – фельдшер хотел устроить его в комнате, но мама настояла на кухне, мол, к чему, как вы сами любите говорить, эти китайские церемонии? – из комнаты вдруг донеслись звуки музыки. Она действительно была чудной, какой-то хрустальной, словно ударяли палочками по разнокалиберным сосулькам. Станислав Маркелыч приосанился, взглядывая на Пелагию и Анну. Они обе в одни голос стали нахваливать музыку.

– И это не единственная мелодия, – сказал старик, разглаживая усы. – У часов ведь три циферблата. Один для времени, два других – для музыки. Я потом покажу.

И после ужина – как обычно, картошки и чая – Станислав Маркелыч повел всех к часам и указал на циферблаты по бокам.

– На этом мы выбираем мелодию. А на этом – здесь мы устанавливаем время, когда именно музыке играть.

«Значит, у этих часов кроме Часуни с Часыней, есть еще и музыкант, – думала Анна, засыпая. – Надо придумать ему имя…»

Маме и Анне Станислав Маркелыч уступал большую кровать, но те возражали, говорили, что они и так как-нибудь, хоть и на полу, а кто и на диване, но фельдшер доказывал, что с таким размещением одна морока будет, городить новую постель, а так он ляжет на диване, они на кровати, да и все. Наконец они согласились и легли вдвоем. Кровать была широкой, высокой, правда, нещадно скрежетавшей и стонавшей всеми своими железными суставами. И Анна с мамой старались вовсе не ворочаться. Станислав Маркелыч уже похрапывал на диване.

Рядом с Анной тихо мурлыкала кошка.

«Часуня, Часыня… – все повторяла Анна. – И Хрусталёк», – наконец нашла она имя и уже после этого уснула.

Утром кричал петух. Станислав Маркелыч держал кур, и немцы его кур не трогали, сразу узнав, что он фельдшер и может им пригодиться. По остальным-то дворам в первые дни они бесцеремонно шастали, подстреливая кур, гусей, требуя молока, яиц.

Но теперь эта вольница была отменена. На каждый крестьянский двор вводился налог в четыреста рублей, поземельный налог в двести рублей, а также натуральный налог: пятьсот литров молока с коровы, тридцать пять яиц, пятьдесят килограммов мяса и шестьдесят процентов нового урожая крестьянин обязан был сдать. За невыполнение поставок молока, яиц могли отобрать корову и кур, а хозяину всыпать розог.

У Исачкиных дома оставались и куры, и поросенок. Раньше была и корова – паслась на лугу за домом, на привязи, но как-то отвязалась или это кто-то ее отвязал, и она побрела к реке и там подорвалась на мине, которую установили, отступая, красноармейцы.

Мама собиралась забрать поросенка. Для него Станислав Маркелыч расчистил место в сарае. Кур надо было везти в корзинах.

Подводу сегодня дали, но сказали, что все погрузят ребята из полиции и доставят куда надо. Мама ушла с работы, чтобы следить за переездом.

И полицаи нагрузили одну подводу и увели ее, потом и вторую. Но когда Пелагия пригнала поросенка, измазавшегося по уши в осенней грязи, в доме Станислава Маркелыча никаких вещей, ни книг, ни мешков с картошкой, капустой, зерном, – ничего не обнаружила.

Она поспешила в управу, оттуда ее направили к Гаховичу. Гахович ответил, что его ребята все сделали, как и обещали: доставили подводы на место назначения. Мама возразила, что в доме Шведова нет ничего. Тот спросил, какого Шведова? Станислава Маркелыча. Но всё в другом доме – в доме Смарокова. «Именно туда вам и следует переселиться», – последнее, что сказал Гахович. На этом разговор был окончен.

Мама пришла в больницу в полном унынии. Станислав Маркелыч, услышав эти подробности, качал головой и повторял:

– Так-с, так-с…

Мама ждала, что скажет Анна. Но Анна молчала.

– Нас обокрали? – спросила мама, глядя на фельдшера.

– Возможно. В таком случае, необходимо… необходимо обратиться в комендатуру. Нет, сперва к старосте… Немцы любят строгую субординацию.

Анна отрицательно покачала головой. Станислав Маркелыч и мама воззрились на нее.

– Да скажи же что-нибудь! – не выдержала мама.

– Никуда не надо обращаться, – сказала Анна. – Во-первых, это бесполезно. Во-вторых… во-вторых… – Она не договорила и замолчала.

– Что? – спросила требовательно мама, даже притопнув.

– Это все Лёвка.

– Лё-о-ва? – удивилась мама.

Анна кивнула.

– Да, он.

– Но… как же это он?.. Зачем? Такой вежливый, обходительный… Что это ему вдруг пришло в голову? – спрашивала мама.

– Он уже предлагал переехать к нему, – с трудом выговорила Анна.

– Предлагал? – удивилась мама. – Когда?.. Ах, тогда… вызывал тебя. А ты потом мне не говорила. И вот. Вот, видишь!

– Что, мам?

– Надо было сразу мне сказать.

– Какая разница. И уж лучше бы мы остались в своем доме.

– Нет-с, Анечка, не лучше, – возразил фельдшер, – оказаться в центре этой воронки… нет, не лучше. Затянет. Разве вы не смотрели картину «Доктор Мамлок»? Нет?.. А зря. Ее привозили. И хоть я и не большой любитель всех этих представлений и зрелищ, а тут клюнул на название. Коротко говоря, это про немцев и евреев. Про то, что им уготовил Гитлер… – Фельдшер замолчал, увидев идущего к ним