По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

– Какой пункт, Лёва?

– Жидовский. По-ихнему говоря, гетто. В Смоленске уже давно открыли такое же заведение. Еще в августе. И всех смолян жидовской национальности туда. А их дома – служащим вермахта и работящим русским. Там всем заправляет бургомистр Миншагин. Наводит порядок. Вот и у нас пора. Жидов к жидам, пусть в своем кагале живут. – Смароков просмеялся и направился дальше по грязной улице.

– Но… Лёва! Лёва!

Смароков оглянулся.

– А как же мы? Мы-то?.. – тревожно спрашивала мама, пытаясь удержать Смарокова за руку.

Он убрал руку.

– Лёва, – сказала Анна. – Почему им не разрешили ничего взять? Людям есть нечего.

Он взглянул на нее, кивнул.

– А вот этот вопрос мы решим. Обязательно. Nötig[11].

И он широко зашагал дальше.

Вечером стало известно, что полицаи разрешили перенести съестные припасы переселенным из своих домов в дом у церкви. И до вечера переселенцы таскали мешки с картошкой, зерном, банками в дом Исачкиных. В тот же день в дом Исачкиных пришло еще одно семейство, агронома. Мама Пелагия была в отчаянии. Людям пришлось и впрямь устраиваться в сенях. Поставили там буржуйку, взятую из дома агронома.

Дом Исачкиных ходуном ходил и потрескивал, как переполненный корабль. Все старались громко не разговаривать, но дети все равно говорили в полный голос. Кто-то смеялся. Но и плакал, жаловался…

Поздно вечером появился Лёвка, он вызвал Аню на улицу.

Вечер, как и все ноябрьские вечера, был черен, ветрен. Наносило мелкую водяную пыль.

– Больше сделать ничего нельзя, – сказал Лёвка Смароков, утрамбовывая грязь у крыльца каблуком. – Вам здесь, конечно, не место.

Анна смотрела на его темное лицо под шляпой, на белую повязку на рукаве.

– Вам надо куда-то съехать.

– Зачем же это все? – с досадой и удивлением спросила Анна. – Одних сюда, других еще куда-то…

– Эх, Анька! У немца – программа. Ферштейн? Программа для всех частей света. Они всё переустраивают. Европу, Африку, всё. И для нас имеется план «Ост». Все будет теперь по-другому. Еврейских людей промеж наших не будет. И цыганов там. Одни только русичи.

– А куда же их? – тихо спросила Анна.

– Увезут. Может, в Смоленск, а может, и сразу прямо… куда-то, ну им виднее куда, по плану «Ост». Нас-то в подробности не ввели еще. Вот тогда и в дом свой вернетесь. А пока, – он набрал воздуху в легкие, – айда к нам, переселяйтесь. У нас с батей хоть и не барские хоромы, как у вас, а места хватит. Проживем, как говорится. В тесноте, да не в обиде. И все свои, русские. А то здесь у вас дыхнуть невозможно из-за пархатых. У нас заживем, Ань… – Смароков протянул руку и положил ладонь на плечо Анны, она отодвинулась.

– Это все противозаконно, – сказала она.

Смароков усмехнулся:

– Какие еще законы?..

– Ну, раз новый порядок.

Смароков кашлянул в кулак.

– Законы военного времени суровы. А вы… зря ты с ними якшалась. Это еще и как сказать? Воспитание. Ну, урок другим. Ферштейн? Вон, у Миншагина давно уже закручены гайки. Удостоверения личности им не выдают. Жидовинам запрещено вообще калякать с другими людьми. И они обязаны носить такие знаки, круги на груди, желтые, как уши ужа. Чтоб сразу было понятно, кто он есть такой. Хотя уж, он как раз существо-то безобидное, а?

– Тебя евреи обижали? – спросила Анна.

– Левинсон покойницу мамку такой изобразил, что она в слезах пришла. Батька ту карточку взял и пошел разбираться. Карточку порвал, деньги требовал, да если в мошну к жиду копейка попала – не достанешь, как в жерло вулкана улетело. А за карточки он драл о-го-го! Неспроста же его хотели кулачить, да потом отпустили, у них же в Смоленске в верхах своя рука. Как и всюду. Хоть и в Москве. Но теперь кончилось их время, как писал товарищ Маяковский, слазь!

– Это вообще не про евреев, – с досадой поправила его Анна.

– Аня, – задушевно сказал Лёвка, – ты всегда была лучшей в школе, и стихи, и задачки, давала списывать. Еще бы! Батька – батюшка. Книг – вон сколько, библиотека целая под потолок. А мы книги перевезем, – продолжал он деловито. – Это мигом, ребят позову, подводу выпишу в управе, все ваше барахлишко передислоцируем, так сказать… А там – и загуляем, – добавил он загадочно.

– Какая уж тут гульба, – молвила Анна.

– Не, но справим новоселье, как полагается, гуся зарежем, самогоночки подгоним. По нашему русскому обычаю, а то как же? Вы же всё с Адмиралом разводили тары-бары про старину, Сенька Дерюга, Ильюха Жемчужный. Этот город… как его? Ну куда нас шкраб Евграф-то потащил?

– Вержавск, – чуть слышно ответила Анна.

– Именно! Хм, выдумщик он был… Где сейчас? Может, освободили? Немцы из тюрем сидельцев выпускают, из лагерей. И батюшку твоего, если захватят тот лагерь, отпустят. Он же от коммунистов пострадавший. Они таких привечают. Да уже Вязьму-то взяли. Слышно, там тьма наших войск в котел попала. Только Сталин как кур во щи никак не угодит. Так что твой батюшка, может, уже и на воле. А немец и церквы открывает. Вон, говорят, в Смоленске тот Миншагин в соборе снова службу завел. Придет батюшка, и у нас тут все организуется. Да, Аня? – Он шагнул к ней, протянул руку и погладил ее по щеке.

– Лёвка, перестань, – сказала Анна, отстраняясь.

– Ч-ч, ну чего? Чего, ровно норовистая… – Он хотел продолжить, но вовремя кашлянул в кулак. – Ладно, Ань. Не куксись. Все устроится. Спасем вас из жидовского логова. Завтра, значит, у Гаховича прошу ребят и в управе выписываю подводу. Хватит одной? Или две? Ай, лучше две. Книг-то тьма. Потом иконы, сундуки. – Глаза Смарокова блеснули из-под шляпы в темноте.

– Ничего не надо, – устало произнесла Анна.

– Как это не надо?!

– Мы не поедем к тебе.

Смароков замолчал, всматриваясь в девушку. Она поднималась по крыльцу.

– А это мы еще посмотрим, – твердо проговорил он ей вдогонку. – Знаешь, как говорится, кто в реку влез, тот знает брод.

Спать в переполненном доме было просто невозможно. Плакали малые дети, все ворочались, храпели, постанывали. Пройти ночью по дому было нельзя, все лежали на полу. В сенях тоже спали, а буржуйка быстро прогорала, и воздух делался сырым и стылым.

Утром Аня с Пелагией, спотыкаясь, шли в больницу. Пелагия все выпытывала у дочери, зачем ее вызывал вчера Смароков, что ему было нужно? Анна отнекивалась, не хотела отвечать.

Встретивший их в больнице Станислав Маркелыч поразился их виду:

– Да что это с вами такое? На вас лица нету-с.