Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер

он поднял свой букет, разделил его на две части и протянул мне одну с невинной ангельской улыбкой; подползши ко мне, он с нежностью склонил голову мне на колени. Я притянул его к себе; обожаемый мною прелестный ребенок покоился в отцовских обятиях, глядя на меня темно-голубыми, ясными глазами Эльмиры, лепеча что-то своим выразительно очерченным ротиком.

Наши ласки были, однако, прерваны. Появилось еще одно прелестное личико, которое втиснулось между нами. Эльмира обняла нас обоих и затем отняла у меня свое божество, шутливо заявив, что хотя бы ненадолго желает обладать им одна, но малыш продолжал то дружески на меня взглядывать, то ласково тянуться ко мне. Второй букетик он воткнул Эльмире в волосы и играл ее локонами. То глядел он ей неотрывно в глаза, то лукаво зарывался личиком в ее шейный платок. Мать тихо созерцала его с улыбкой, коей могли бы позавидовать ангелы.

Становилось все темней и прохладней, и мы побрели вполуобнимку домой, неся на переплетенных руках маленького Карлоса. Мы готовы были соперничать, кто из нас мог более им гордиться. То было наше триумфальное шествие. Малыш казался нам сокровищем, которое нам удалось спасти, несмотря на все невзгоды, залог нашего будущего, с ним связывали мы все наши лучшие надежды, и каждый из нас втайне поклялся пойти на все ради его блага. Мы вернулись домой, и тут мне предстояло еще раз убедиться, какая замечательная хозяйка моя Эльмира. Владея искусством кулинарии, она своими руками приготовила к ужину несколько блюд, которые не во всяком городе можно заказать и отведать. Посуда была глиняной или деревянной, но никогда не пробовал я ничего более вкусного даже и с серебряных блюд. В нашем доме не существовало разницы меж сословиями. На стол ставилось пять приборов, и рядом с маркизом и маркизой фон Г**, меж которыми сидел их наследный принц, располагались в доверительном единодушии их слуга и горничная. Оба представляли собой довольно достойную компанию. Альфонсо по отношению ко мне уже давно забыл сословные предрассудки; он делил со мной все невзгоды, служа мне опорой; и любовь, которую он ко мне испытывал, надзирая за мной в годы моей ранней юности, сделала его душу утонченной, что проявлялось теперь в манере его поведения. Клэрхен, служанка моей супруги, была привязана к ней самым нежным образом — она ухаживала за ней при родах и при последовавших за ними болезнях с необыкновенной заботливостью, что послужило к неоценимому совершенствованию ее природных качеств.

Однако понять, как мы тогда были счастливы, может лишь тот, кто наслаждался подобным счастьем, кому довелось изведать те же повседневные хлопоты и присутствовать при столь же непринужденных беседах за ужином. Любезный граф, мне пришлось бы вновь и вновь описывать их, чтобы вы смогли получить об этом наиболее исчерпывающее представление. Ибо воображение, не подкрепленное опытом, не способно получить представление о чем-либо[190] в его естественной полноте на основании описаний и в соответствии с ними сделать свое знание достаточно наглядным.

Эльмира надзирала за нашими повседневными трудами. Она давала поручение каждому, что следует делать по хозяйству. Деньги, которые я взял в дорогу, не были истрачены и пригодились для того, чтобы в доме стало удобней, уютней, хотя простота обстановки не была нарушена. Мы теперь держали больше скота, что лежало на моем попечении. Мне помогал Альфонсо, так же как и с работой в саду. Молоко и овощи мы отдавали Эльмире, и она наполняла кладовую обработанными или сушеными овощами и изготовляла превосходное масло и сыр. Наши трапезы не были обильны и отличались простотой, но нас привлекали в них три следующие приправы: они утоляли голод и уже тем приходились нам по вкусу, служили вознаграждением наших трудов и, наконец, мы получали их из рук Эльмиры.

Первые лучи рассвета заставали нас обычно уже за работой[191], день проходил быстро, и наступал вечер. За усердными трудами часы пролетали незаметно; чем увлеченней мы работали, тем стремительней проходило время. Солнце быстро садилось за горизонт, и едва оно касалось его края, мы оставляли все дела. Мы с Эльмирой, взяв Карлоса за руку, обходили сад, радостные и довольные; желая солнцу доброй ночи, мы любовались великолепными красками облаков, наслаждались пением вернувшихся в свои гнезда птиц, первыми трелями соловья, ароматом цветов и тихим веянием ветра в беседке. Мы срывали цветы, плели из них венки и украшали ими друг друга. Мелодичное пение сопровождало каждый наш шаг, мы не шли, но словно бы плыли по воздуху.

В особенно хорошие вечера под большим ореховым деревом, что росло перед входом в дом, ставили скамью. Это служило знаком для наших соседей. Не проходило и четверти часа, как уже собирались все целыми семьями. Усевшись доверительно в тесном кругу, каждый доставал принесенное из дома, и мы ужинали из единого котла, беседуя непринужденно друг с другом, пока наши дети играли подле нас в траве. Встав из-за стола, те, у кого были скрипки, принимались играть, и начинались танцы. Все веселились — и стар и млад, и веселье наше длилось до тех пор, пока вечерняя прохлада, поднимающийся туман и темнота не напоминали, что пора расходиться по домам. Тогда мы, четверо домохозяев, оставались еще на полчаса, обсуждая завтрашние дела, или Эльмира пела и играла для меня на лютне, и потом я засыпал в объятиях лучшей из жен.

Если же из-за плохой погоды приходилось сидеть дома, часы безделья помогала скрасить наша домашняя библиотека. Эльмира не любила романов, но имела большую склонность к философскому чтению. Это помогало ей изучать природу и людей. Стихотворчество и музыка придавали ее серьезности особенную утонченность, сообщали ей подлинную жизненность и выразительность.

Любезный граф, вам, наверное, не терпится спросить, как мы воспитывали нашего Карлоса. Учили мы его не слишком много[192]. Сообщая ему некоторые наши представления, чтобы не оставить его в полном неведении, мы предоставили этого прелестного воспитанника окружающей его природе и собственным размышлениям; мы предохраняли его только от дурных впечатлений, незаметно расширяя круг его опыта и не отнимая преимущества самому составить о чем-либо представление, которое было несравненно ясней, самобытней и четче, чем если бы он получил его по чьей-либо подсказке. Выгоняя скот на пастбище, я брал Карлоса с собой; малыш лежал неподалеку на пригорке, вдумчиво наблюдая природу вокруг. Мне не приходилось ему говорить: взгляни, как живописно красив поток, который прокладывает себе путь среди деревьев; с какой изысканной простотой клубится дым, выходящий из трубы одинокой, окруженной деревьями хижины; как изобильно наше поле,