Добролёт - Валерий Николаевич Хайрюзов

можно погибнуть, а с таким кормчим, как вы, ваше превосходительство, – никогда.

Муравьев. Да полно вам. Мы все здесь служим Вере Православной, Царю и Отечеству. Вот отгоним басурманов и встанем на Амуре.

Иннокентий. Раньше людей легко было вести: сначала на всякое дело придут, возьмут благословение, а потом уже делают, а теперь сами все делают, а потом благословение просят.

Муравьева. Батюшка, расскажите об Америке. Поют ли там песни? На каких инструментах играют?

Иннокентий. Народ – везде народ. Если вы спрашиваете об алеутах. То и они поют. Каждый свое. И калоши и алеуты и русские.

Муравьева. И что они поют? На чем играют?

Иннокентий. Был я в Калифорнии. Иезуиты заказали орган. Один вал я сделал с духовной музыкой, другой с народными песнями. (Подходит к фисгармонии. Одной рукой наигрывает духовную спокойную мелодию.) Завел им духовные, но особого удовольствия они не высказали. Тогда я завел «камаринскую». (Наигрывает «камаринскую».) Они тут же пустились в пляс.

Невельской. Я на Филиппинах видел своими глазами, как местные жители побивали камнями белого человека. Им оказался миссионер.

Иннокентий. Люди не любят, когда им что-то навязывают. Доброта – главнейшее качество, особливо для того, кто готовится быть наставником других.

Петр Данилович. Владыко, будьте любезны, сыграйте. А моя дочь Фрося исполнит песню.

Иннокентий. Пусть это сделает тот, кто хорошо это умеет. А я послушаю.

Фрося. Нет, нет, владыко, сыграйте. У вас это хорошо получается. Я буду просто счастлива.

(Иннокентий подыгрывает.)

Фрося (поёт). Ах ты, душечка, красна девица…

(После исполнения к владыке и Фросе подходит жена Муравьева.)

Муравьева. Шарман, шарман!

(Все хлопают.)

Наталья Павлантьевна. Мою бы Фросю да во Францию. Париж точно был бы у ее ног.

Муравьев (улыбнувшись, кивает на стоящих рядом Фросю и Сергея). Сегодня у ее ног – победитель турок.

Петр Данилович (беспомощно). Все, что я задумывал, все поломал.

Иннокентий. Если ты древо, то не возносись над ветвями.

Петр Данилович. Знаю, владыко. Побеги и ветви не разумеют, что не ты корень носишь, но корень тебя.

Иннокентий. Вольному – воля, спасенному – рай. Ветка сама отыщет свой путь в пространстве, прислонится к земле и даст свой корень.

Петр Данилович. Если б так.

Сергей (глядя на Фросю, напевает):

Когда б имел златые горы

И реки полные вина,

Все отдал бы за ласки, взоры,

Чтоб ты владела мной одна.

Не упрекай несправедливо,

Скажи всю правду ты отцу,

Тогда свободно и счастливо

С молитвой мы пойдем к венцу.

Фрося. Сердце мое готово выскочить из груди. Я боюсь.

Сергей. Милая Фросюшка! Смелость города берет. Мне отец Иннокентий так и сказал: «Идите – и все у вас получится».

Фрося. Так и сказал?

Сергей. Да, да, именно так и сказал. Суворов слова не просил, он его брал.

Фрося. Но я не Суворов.

Картина десятая

Стоят Муравьева и Фрося. К ним подходит Наталья Павлантьевна.

Наталья Павлантьевна. Но я слышала, что у твоего возлюбленного уже была женщина?

Муравьева. Сердце ищет друга. И не сразу находит. Такова природа не только мужчин, но и женщин.

Муравьева. Надо радоваться жизни, любить такой, какая она есть.

Наталья Павлантьевна. Мы – самоеды. Или все, или ничего.

Муравьева. Жизнь женщины похожа на цветок. Вот она распускается, ею любуются, хотят сорвать и иметь в своем букете. Но потом вырастают другие цветки. И уже вокруг них начинают кипеть страсти.

Фрося. За любимым я готова хоть на край света.

Муравьева. Мне раньше казалось, здесь холодные люди. Лед, зима, мороз. Но здесь щедрые и горячие мужчины. Они понимают музыку и любят красивых женщин. Россия – страна контрастов. Неграмотное население. Но многие говорят по-французски Холодные, почти безлюдные просторы. И рабское поклонение власти.

(К беседующим женщинам подходит Лажкин.)

Лажкин. В Париже или около Парижа грамотных, наверное, больше, чем в России. Но где больше разврата, возмущений, переворотов, беспокойств. И отчего?

Муравьева. Если бы я жила в Париже, я бы тоже возмущалась и ругала правительство. Но я живу в России и говорю: так угодно Богу.

Наталья Павлантьевна. Да ты совсем не француженка. Ты до мозга костей наша. За это мы все тебя любим и боготворим.

Муравьева. Вот доберется твоя дочь до Камчатки и не такое еще услышит. Все мысли, слова, дела у мужчин – все зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра – и забыли о вчерашнем, и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет! Как посмотришь – страшна, противна жизнь!

Наталья Павлантьевна. И этим она хороша.

(К беседующим женщинам подходит Сергей, берет Фросю за руку.)

Фрося. Матушка, прости нас. Мы к тебе. Ой, я боюсь говорить. С чего начать? (Смотрит на Сергея.)

Наталья Павлантьевна. Говори, что там у вас.

Сергей. Наталья Павлантьевна, вопрос спешный. И не терпящий отлагательств. Вы знаете, через два дня я уезжаю на Камчатку и далее. Сколько мне отведено сроку быть там – неизвестно. Так вот. Я хочу взять Фросю с собой.

Наталья Павлантьевна. Как это – взять?

Сергей. Я прошу руки вашей дочери.

(Пауза.)

Наталья Павлантьевна. К чему такая спешка?

Фрося. Маменька, прости. И прошу твоего благословления.

Наталья Павлантьевна. А ты хоть согласна ехать неведомо куда?

Сергей. Она согласна.

Фрося. Но мы ни минуты не можем друг без друга.

Сергей. Поэтому я и решился на такой поступок.

Наталья Павлантьевна. Отец знает?

Фрося. Я боюсь ему говорить.

Сергей. Если вы согласны, то я подойду и попрошу у него благословления. Он только что обнимал меня и говорил, что я ему теперь как сын.

Фрося. Я бы хотела у владыки попросить.

Муравьева. Наталья Павлантьевна, ведь это замечательно! Мы присутствуем при важном событии. Молодой человек, герой войны, делает решительный шаг. В свое время я вот так же бросилась в омут и очутилась на краю земли. Все мои парижские знакомые были в шоке.

Наталья Павлантьевна. Я тоже в шоке.

Муравьева. Радоваться, голубушка, надо.

Наталья Павлантьевна. Ой, не знаю, не знаю!

Лажкин. Нет, вы посмотрите, какое коварство!

Муравьева. Николай Францевич, вы это о чем?

Лажкин. А ведь могла бы действительно блистать в Париже. Но она выбрала вшей на постоялых дворах и казармах.

Муравьева. Николай Францевич, да что с вами? На вас лица нет.

Лажкин. Да, действительно. Что-то