О, юность моя! - Илья Сельвинский

— Господа! — обратился к арестантам чуть дрогнув­ший бас. — Я человек маленький. Исполняю свой долг.

— Какой долг? Людей расстреливать?

— Вон отсюда! — загремела камера.

— Вон!

— Во-о-он!

На крики седьмой камеры отозвались другие во всех этажах. Все две тысячи узников ревели, орали, рыдали, вопили, сорвавшись в стихию страшной острожной исте­рики:

— Во-о-он!

Утром часовой повернул ключ в замке, отодвинул засов и, крикнув: «Мое фамилие Васюков!» — побежал, продолжая кричать: «Васюков!», «Я Васюков!» Староста переглянулся с товарищами и осторожно направился к двери. За ним чуть ли не на цыпочках двинулась вся масса арестантов.

— А чего мы, собственно говоря, трусим? — спросил Леська.

— Не струсишь тут, — отозвался Платонов. — Только выглянешь, а там, может, пулемет стоит. А?

— Проверим! — сказал Леська и кинулся к двери.

Но староста сам приоткрыл дверь и выглянул в кори­дор: пусто. На полу валялась винтовка. Новиков схва­тил ее и крикнул:

— За мной!

Камера, как боевая рота в наступлении, хотя и воору­женная одной-единственной винтовкой, ринулась за ча­совым. Он бежал через внутренний двор к воротам, ве­дущим в кордегардию. Ему дали добежать до калитки, а когда она пред ним открылась, арестанты устремились к ней. Калитка не заперта...

— Как быть с тюремщиками? — спросил Платонов.

Тюремщики смотрели на бунтовщиков белыми гла­зами.

— Товарищи! — закричал Леська. — Пошли освобо­ждать женский корпус.

Он вбежал в первый этаж. За ним другие.

— Ключи! — крикнул он надзирателю.

— Пускай сам отпирает! — раздались голоса арестан­тов.

— Сам, собака!

Надзиратель, ничего не соображая, помчался куда глаза глядят. Елисей — за ним. Догнал. Подставил нож­ку. Дрожащими руками обшарил его. Нашел ключи.

Женщины выбежали к мужчинам, обнимали их, не­знакомых, целовали, плакали. К Леське на грудь кину­лась Нюся.

— Милая... — нежно сказал Леська, расцеловал ее и, подхватив под руку, вывел из тюрьмы на улицу.

— Приходи в приют! — крикнула Лермонтова и по­бежала к фабрике. Леська помахал ей фуражкой и вер­нулся в острог.

В кордегардии уже столпилась чуть не вся тюрьма: все искали папки со своим делом и наспех жадно тут же читали письма доносчиков и показания лжесвидетелей.

— Бредихин! — окликнул Елисея Новиков. — Ваше дело у меня. Возьмите.

Он швырнул ему папку. Леська распахнул ее, но ни­чего особенного не вычитал, кроме протокола о его аре­сте по обвинению в принадлежности к партизанскому от­ряду «Красная каска». Поразил Леську, однако, его по­рядковый номер: 32736. Оказывается, сквозь тюрьму прошел целый город. Елисей вырвал из первого листа свою фотографию и бережно вложил ее в студенческий билет, на котором, между прочим, было напечатано, что, встречая членов императорской фамилии, студент обя­зан снимать головной убор.

— Павел Иванович, прощайте! Платонов! До свида­ния!

— Куда?

— Домой! В Евпаторию!

Вокзал кишел офицерьем, которое осаждало комен­данта и штурмовало любой состав, прибывавший на стан­цию. Здесь корниловцы, дроздовцы, шкуровцы, марковцы сражались за жизнь с большей отвагой, чем на Перекопе. От былого высокомерия не осталось и следа. Ужас перед Красной Армией гнал их в Севастополь, Евпаторию,

Феодосию, Керчь — всюду, где можно было устроиться хоть на самой плохонькой морской посудине.

Но бой шел на вторых и третьих железнодорожных путях, где стояли вагоны третьего класса и рыжие теп­лушки. Первый же путь был свободен: он охранялся пластунами; и вот, не останавливаясь на станции, по этому пути пронесся поезд генерала Слащева-Крымского, состоявший из одних пульманов. Блеснув зеркальными стеклами, он показал красный фонарь и скрылся в дыму своего локомотива.

Пока офицеры, обалдев от блеска, глядели на про­щальный огонек поезда, Леська увидел евпаторийский состав и начал карабкаться в теплушку, но какой-то хи­лый подполковник в синих очках спихнул его сапогом.

— Вы тут, студент, не примащивайтесь.

— Но я евпаториец...

— Прочь с глаз! — заорал подполковник.

Леська бросился к следующей теплушке, но там у са­мого входа сидели казаки, свесив ноги наружу, и спо­койно лузгали семечки. Один из них тихонько играл на гармони. Леська взглянул на их лирические лица и по­бежал дальше. Но все уже было забито людьми, чемода­нами, кофрами, саквояжами, мешками, сундучками. На­конец он добрался до локомотива. Машинист высунулся из окна и, прищурясь, глядел на дикую сутолоку пер­рона.

— Ребята, подвезите.

— Куда тебе?

— В Евпаторию.

— Много тут и без тебя.

— Товарищи... — тихо сказал Леська. — Я не драпа­ющий. Я бегу из тюрьмы.

Машинист поглядел на студента зорким взглядом и так же тихо сказал:

— Влазь, но только с той стороны.

Леська обежал паровоз и остановился у чугунной ле­сенки. Вокруг никого не было. Кочегар, молодой парень в дырявой тельняшке и коричневой зюйдвестке, злобно на него зашипел:

— Вира! Чего замерз? Хотишь, чтоб увидели?

Леська взобрался на паровоз и присел на корточки.

Вскоре к паровозу подошел комендант.

— Ефимов! — обратился он к машинисту. — Давай

Евпаторию, но нигде не останавливайся: встречных не бу­дет.

Состав тронулся с места и медленно пошел, сначала шипя, потом сипя, чавкая и поддакивая:

— Эу-у!-у!-у!-ли!

Леська тихонько засмеялся.

— Вставай, приятель, ноги затекут.

Елисей встал и протянул Ефимову руку.

— Спасибо, товарищ Ефимов.

Он принялся глядеть в окно. Ветер подхватил его давно не стриженные волосы. Мимо пронеслись знаме­нитые симферопольские тополя. Вскоре пошли полу­станки. Отлетела в прошлое станция Княжевич. Леська не любил этой станции, которой из подхалимства дали имя таврического губернатора. А вот и Сарабуз.

Обычно маршрут Симферополь — Евпатория совер­шался в течение четырех часов, хотя между этими горо­дами пролегли всего-навсего шестьдесят верст. Но поезд Ефимова должен был пройти это расстояние в полтора часа. Вот уже миновали Саки. Море задышало Леське в лицо глубоким и прерывистым своим дыханием, а глав­ное — он едет домой! Домой из тюрьмы! Среди всей этой катастрофы он останется невредимым. Он будет жить на родине, а вся эта золотопогонная сволочь, которой так лихорадило Россию, уплывет на чужбину и поведет там жизнь подонков.

С вокзала Елисей направился в город вместе со всем белогвардейским сбродом. Невдалеке шагал подполков­ник в синих очках. Ничего, мы еще с тобой встретимся, ваш-сок-бродь! Подполковник, задыхаясь, нес два чемо­дана: черный с никелем и желтый из свиной кожи. По дороге открылся тюремный замок, ворота которого были распахнуты настежь. Ах, свобода! Как замечательно жить на свете!..

Когда дошли до Лазаревской, пришлось задержаться: подводы, экипажи, мажары, ландо, пролетки, телеги, мо­тоциклеты, легковые автомобили и грузовики, сшибаясь, сталкиваясь, цепляясь друг за друга колесами, мчались к двум пристаням, с которых катера перевозили на паро­ходы толстосумов, иереев и высокое начальство самых разных городов.

Леська добрался до пляжа у пристани «Российского общества пароходства и торговли». Она была запру­жена публикой. Два парохода не могли принять всех. Начался бой за место на катерах. Крик, ругань, исте­рика. Задние напирали на передних, передние срыва­лись в воду, плескались в ней, как крысы, или сразу то­нули. Никто никого не спасал. Леська увидел подпол­ковника с синими очками: тот ошалело глядел на толпу, сквозь которую не прорваться. Потом завизжал и ки­нулся с кулачками вперед, пытаясь пробить себе дорогу в жизнь, но его тут же отшвырнули штатские, которых он уже не мог расстрелять. Тогда подполковник, сбросив шинель, прыгнул в воду: он хотел добраться вплавь до катера, но для этого нужно было прежде всего снять са­поги с подковами... Чемоданы его остались на пристани. Какой-то грек ударил по желтому сапогом и отшвырнул его в море. Какой-то цыганенок подхватил черный с нике­лем и спокойно унес его к себе на Цыганскую слободку.

Леська подошел к самой воде. На ней плавали камка, четырехпалые кожистые яйца морской чертовки и ке­ренки, керенки вперемешку с донскими колокольчиками. Никто их не выуживал, не вылавливал. Рядом с Леськой очутился маленький прапорщик. Безумным взором огля­дел он пристань, катер, пароходы на рейде, все понял, истошно крикнул: «Ах!» — и, рванув из кобуры револь­вер, сунул его в рот, как трубку. Трубка полыхнула ды­мом.

Леська стоял и потрясенно глядел на всю эту кар­тину. Он воочию видел Историю.

По дороге над самым пляжем медленно двигался вишневый автомобиль: в нем сидели Володя Шокарев и Муся Волкова. Леська помчался наперерез:

— Володя! Володя!