Создание Узбекистана. Нация, империя и революция в раннесоветский период - Адиб Халид

разбором джадидизма. Атаку возглавили узбеки. Тогдашний секретарь Ташкентского обкома партии и «молодой коммунист» А. Таджиев разделил узбекскую интеллигенцию на две группы: одни вышли на сцену до революции и поголовно являлись националистами [миллиятчи] и «представителями торгового капитала», другие были порождением советской власти, служили нации [миллий], рабочим и крестьянам[797]. Икрамов был менее снисходителен. Выступая на съезде, он объявил джадидов рупором «национальной буржуазии» в регионе. При «ханах, беках и русской монархии» джадиды были революционерами, но революция сделала их ненужными. В 1917 году они боролись за национальное государство и против советской власти, опираясь на национализм, состоящий из туранизма, тюркизма и исламизма – идеологий, враждебных рабочим. Икрамов обвинял интеллигенцию в том, что она искала поддержки у контрреволюционной русской буржуазии и басмачей. «Национальная буржуазия», возможно, и была прогрессивной при царях, но после торжества большевиков сделалась реакционной и якобы вступила в союз с английским империализмом, знаменосцем интересов мирового капитализма[798].

Речь Икрамова задала тон на весь остальной год, и нападки на джадидов усилились. В апреле вызвало скандал издание учебника для начальной школы по узбекскому языку. Составленный группой авторов, в которую входил и Мунаввар Кары, он подвергся осуждению за «контрреволюционное» и «узко националистическое» содержание. По мнению Н. Инаяти, руководителя узбекского Академического центра при узбекском Наркомате просвещения, где была издана книга, идеологическая (мафкуравий) позиция учебника была неприемлема для советских школ. Он возражал против включения в книгу таких предложений, как «Не обижай врага» и «Не борись с сильным», которые шли вразрез с намерением советской школы воспитывать героических борцов за интересы трудящихся. «Отравлять детей, у которых еще не сформировалось сознание, такими вредными мыслями – большое преступление», – громогласно вещал Инаяти[799]. Мунаввар Кары находился под надзором с 1921 года: ему было позволено работать в вакуфном управлении, но от прессы он был отлучен. Учебник стал его последним педагогическим трудом. Тираж был изъят и уничтожен, а взамен безотлагательно опубликована исправленная версия.

Не все в партии соглашались со столь радикальным курсом. К «национальной интеллигенции» принадлежало подавляющее большинство людей, имевших современное образование и навыки, необходимые для функционирования режима. Было не так-то просто разом исключить их из общественной жизни. Таджиев, высказываясь по поводу интеллигенции, допускал возможность привлечения «старых интеллектуалов» к советской работе: «Конечно, партия не хочет отмахиваться от них и не иметь с ними дела. Это было бы неправильно. Конечно, мы должны использовать ту часть «старой интеллигенции», которую можно использовать в работе»[800]. «Молодой коммунист» и нарком просвещения Р. А. Иногамов со знанием дела встал на защиту джадидов. Узбекская интеллигенция, утверждал он, играла революционную роль еще до революции, когда самым мощным движением среди узбеков было стремление к независимости. После революции кое-кто из представителей интеллигенции, таких как «патриотические мечтатели, белые интеллектуалы [ватанпарвар хаёлпараст ок зиёлилар]», арестованные в 1921 году, выбрал путь контрреволюции, но некоторые, будучи носителями культуры, до сих пор играли определенную роль. «Мы должны сделать интеллектуалов, которые близки Советам, истинными служителями советского строя». Русский подход, продолжал Иногамов, не всегда годится для узбекских реалий из-за отсталости Узбекистана и его колониальных особенностей, которые диктуют максимальное использование всех интеллектуальных сил[801]. Вмешался сам Сталин, заявив, что недопустимо «рассматривать узбекскую некоммунистическую интеллигенцию как общую реакционную массу и угрожать им огульно арестом, как это делают у вас некоторые товарищи»[802]. Но у Икрамова и его сторонников были свои мотивы, которые удерживали их от каких бы то ни было компромиссов. Икрамову нужно было упрочивать свое положение в партии, и он использовал вопрос об интеллигенции для атаки на соперников. Первой жертвой пал сам Иногамов. Разногласия с Икрамовым привели к тому, что его обвинили в национализме, «поддержке национальной интеллигенции, упадочном настроении, пессимизме, разложении кадров»[803]. Его инакомыслие сочли настолько серьезным, что он удостоился страшного суффикса «-щина»: так в партийную историю вошла «иногамовщина» – обозначение нездорового внутрипартийного национализма. Сам Иногамов был переведен на незначительную должность в аграрном Кашкадарьинском округе и впоследствии постоянно подвергался преследованиям.

Более серьезным соперником для Икрамова являлся Ф. Г. Ходжаев. Они оказались по разные стороны нескольких ключевых водоразделов. Слияние туркестанских и бухарских территорий при образовании Узбекистана породило заметное соперничество между туркестанскими и бухарскими политиками, за плечами у которых были разные политические ситуации. Прошлое мла-добухарца Ходжаева и его опора на Бухару наделили его совершенно иными качествами, чем ташкентского «молодого коммуниста» Икрамова. Политические расхождения между ними вылились во взаимную неприязнь. Весь 1925 год Ходжаев жаловался в Средазбюро на внутрипартийные и внутриправительственные интриги против него, хотя, к удовлетворению Средазбюро, обвинения эти доказаны не были[804]. В подобной обстановке громоотводом для нового конфликта двух высокопоставленных партийцев стала судьба Фитрата. Фитрат вернулся из Москвы накануне размежевания, но после возвращения, по-видимому, избегал тесных контактов с государством[805]. Он сотрудничал с Академическим центром Наркомпроса, который рекомендовал к изданию его книги[806], но не присутствовал на январской конференции «работников культуры» 1926 года и, как утверждают, отклонил предложение преподавать в Среднеазиатском коммунистическом университете (САКУ) и отказался от постоянной должности в Наркомпросе[807]. В руководстве партии возникли разногласия по поводу того, как с ним поступить. В начале 1926 года отдел агитации и пропаганды ЦК заблокировал публикацию книги Фитрата. Ходжаев публично усомнился в обоснованности цензурного запрета. Сочинения Фитрата «являются достоянием нашей культуры и не противоречат нашей советской политике»[808], – заявил он и высказался в пользу большей гибкости при решении вопроса об интеллигенции[809]. Вопрос о роли интеллигенции и Фитрата в частности подробно обсуждался на II Пленуме КПУз в мае, где Ходжаев защищал Фитрата от резких нападок Икрамова и других «молодых коммунистов», таких как X. X. Бурнашев. Именно вмешательству Ходжаева Фитрат, по крайней мере частично, обязан тем, что он остался на свободе, а книги его продолжали издаваться, пусть даже он был фактически отлучен от прессы.

Ходжаев спас Фитрата, но сам не пребывал в полной безопасности. Сын миллионера и поборник реформ, Ходжаев был «старым интеллигентом». Он ощущал необходимость обрисовать джадидизм в терминах нового режима. В серии работ, опубликованных в 1926 году, Ходжаев утверждал, что «старая интеллигенция» была не классом, а «прослойкой», выражавшей интересы не только класса, но и общества, в котором она возникла. Следовательно, джадидизм являлся не только буржуазным движением, но и представителем многих полупролетарских групп общества. Не был он и однородным: после революции разные группы джадидов пошли различными путями: некоторые стали коммунистами, другие приобрели более реакционный оттенок [Ходжаев 1926а; Ходжаев 19266; Ходжаев 1926в]. Однако ссылка