Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

рассеянно: "Ни черта не вижу" и устремляла взор в телевизор. Его вроде бы и не смотрели, но и не выключали. Хочешь — смотри: кто, куда и зачем движется по улицам мира, а можешь вообще не обращать на них внимания.

Звук, чтоб не потревожить больную, приглушали. Но это была только дань подспудной деликатности, правда жизни брала своё. Диктора можно заставить говорить шепотом, а собственные страсти Соткины не могли унять. Они начинали спорить на приглушенных тонах, а потом кто‑то срывался и возвышал голос, чаще это была Наталья Мироновна. Марина не заставляла себя ждать, а там уже и папенька ввязывался. В основном обсуждали политические темы — война, Ельцин, безобразник генеральный прокурор, — но случались споры и на житейские темы. Один из вечерних разговоров показался Даше очень интересным, прямо скажем — открыл глаза.

Семья разругалась из‑за молодежной передачи "Акуна матата" — чтоб ей! Это когда подросток сидит в кресле и ниспровергает всё и вся, аудитория восторженно улюлюкает, а высокая комиссия взрослых и вполне уважаемых людей ненавязчиво и деликатно делает оценки.

— Да они же просто заигрывают с молодежью, — горячилась Марина. — В мое время быть проституткой — это же стыд, позор! А у этих морды наглые и все вокруг, кроме них, естественно, виноваты. А этому недоумку, современному Ромео, надо прилюдно штаны снять и по заднице всыпать. А комиссия слюни пускает.

— В тебе говорит советский педагог, — снисходительно басил Виктор Игоревич.

— И вовсе не советский, а просто педагог. Я вообще не понимаю теперешнего отношения к сексу.

— А я понимаю. У Советов не было секса. Отсюда ханжество, тупость и ранние аборты. И молодежь надо соответственно воспитывать. Человек — свободное существо, и имеет право жить так, как считает нужным.

— Демагог ты! Когда человечество перестанет соблюдать десять заповедей, оно вымрет. И еще я хочу сказать — свободный секс убивает любовь. Любовь — тайна великая, а не просто соитие!

"Во дают, — думала Даша. — Шестьдесят лет, а страсти как у двадцатилетних".

— Секс должен быть столь же естественен, как нужду справить! — уже в полный голос прокричал Виктор Игоревич, а Наталья Мироновна, умела старушка смотреть в корень, спокойненько так спросила:

— Что ж ты тогда дочку гнобил? — она мельком, с видом заговорщицы глянула на Дашу. — Ведь, почитай, из дома выгнал.

И сразу стало тихо. То есть они еще что‑то шелестели там за стенкой, подводили итоги, но уже ни слова нельзя было разобрать. Это, значит, их Варвара свободной любовью допекла. И теперь Даша в Варином обличье как бы блудная дочь. И ей все простили. Они хорошие люди, добрые люди, они пригрели ее, но имеет ли право Даша пользоваться их гостеприимством? Ответ один — нет.

Она выберется отсюда. Дайте только срок. Оклемается немножко и напишет письмо отцу. А дальше — ту–ту, только ее и видели. Но на квартире у Соткиных написать письмо еще труднее, чем в больнице. Ей необходим не только конверт. Надо как‑то выйти из дому. А как это сделать, если за ней следят неотступно? Забота в этом случае хуже подозрения. Но ведь можно и с другой точки посмотреть. Даше они рады. И вообще, все довольны. И главное, она здесь в безопасности, в кармане у Бога. Чье это выражение — про карман? Бабушкино? Неужели и правда память играет с ней в прятки?

Ночью Даша проснулась от горечи во рту. Приснилось что‑то ужасное. Она распрямила сведенные судорогой ноги. Нет смысла вспоминать кошмар, главное понять, чем он вызван. Какая‑то мысль неотвязно толклась, будоража сознание. Отец! Все эти недели она думала только о своей безопасности. А главная‑то беда с ним. Как она могла забыть о тайном соглядатае, который каждый месяц шлет отцу отчеты о ее, Дашиной жизни? Не письмо надо посылать отцу, а телеграмму. И немедленно! Завтра же! А там будь что будет. А может, отец уже сидит в ее комнате в Приговом переулке? Если, конечно, бандиты не добрались и до него.

Ах, эти Соткины! Наталья Мироновна даже к соседям забыла в гости ходить. Стоглазый Аргус, что сторожил несчастную Ио, меркнет перед неотлучной заботой семейства. Но Даше было за что и себя корить. Она сидит, как пришпиленная, в своей комнате, а здесь требуется совсем другая тактика. Ей давно надо было присмотреться к обстановке. Наверняка днем, когда мать и отец на работе, Наталья Мироновна отлучается в магазин. Может же такое случиться, что Марина хлеб забыла купить? Они стерегут Дашино здоровье, а она должна стеречь минуты и дождаться той, когда останется наконец одна в доме.

6

Дашу забрали домой в мае. А месяц назад, в конце марта, начали бомбить Сербию. Весь апрель Марина прожила как в угаре. Виктор сразу встал на сторону западной демократии, а Марина первую неделю присматривалась — что там происходит в телевизоре, а потом ее прорвало. Столько за жизнь было просмотрено фильмов про войну, что казалось, все свои пятьдесят лет она только и делала, что воевала. И сейчас она сама находится в Косове.

Марина ненавидела американцев. Это было стыдно, не по–человечески, не по–христиански. На первом месте в иерархии чувств должна стоять жалость как к сербам, так и к албанцам, и те и другие терпели ни за что, и она жалела их до слез. Но главным чувством была все‑таки не жалость, а ненависть.

Виктор говорил: "Опомнись, девятнадцать самых прогрессивных стран мира борются с государственным терроризмом. Милошевич — гад, фашист! Если бы Гитлера вовремя разбомбили, то не было бы ужаса второй мировой войны!" А она отвечала: " Ах, все это слова! Не надо демагогии: Сталин–Гитлер! Как бомбежку не называй, она все равно бомбежка. Я бы еще могла понять, если бы твои прогрессивные страны с Америкой во главе решили поменять в Сербии власть. В кино они вон какие смелые! Пожертвуй жизнями американцев — бравых, сильных, непобедимых, как в боевиках, и убей Милешовича. Так нет же. Они стали бомбить мосты и электростанции. И, как водится, людей. А это международный терроризм. Главное для них — прокричать правильные лозунги, а там круши все подряд. А чем же тогда они лучше нас? "

Марина давно невзлюбила Штаты и стеснялась этого. Нелюбовь пришла с перестройкой. Сколько лет мы жили в уверенности: у нас плохо, зато у них хорошо. Мы пристально всматривались в Америку, вчитывались в ее