Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века - Олег Валентинович Ауров

употребления слова «вассал», свидетельствует и реплика, вложенная авторами «Первой всеобщей хроники» в уста знаменитого рыцаря Сида Кампеадора, однажды вспомнившего о том дне, когда он стал обладать «конем и оружием, которые мне вручил король дон Фернандо (Фернандо I, король Кастилии и Леона (1035–1065). — О. А.), который посвятил меня в рыцари»[1282].

Между тем, как было показано выше, получение коня и оружия нередко являлось целью вступления в отношения вассалитета, по меньшей мере для низшей страты рыцарей. До конца XII — начала XIII в. она была широко распространена и за Пиренеями (что отмечает, в частности, Р. Фоссье[1283]) и, по существу, представляла собой главную экономическую основу отношений вассалитета. Ее правовая регламентация устанавливалась «Королевским фуэро», изданным тем же Альфонсо X: если посвященный в рыцари до истечения годичного срока уходил от посвятившего (и, соответственно, ставшего его сеньором), то разрывавшему узы следовало возвратить ему все полученное от него ранее (по прошествии года возвращались лишь конь и оружие, но не деньги, полученные в качестве платы)[1284].

* * *

Лишь учтя все эти процессы, можно вернуться к началу, а именно к роли «историй» как формы фиксации элементов рыцарского самосознания. Огромная работа, проведенная исследователями к настоящему времени, позволяет четко уяснить смысл термина «estorias», употребленного в том фрагменте «Партид», о котором говорилось выше (т. e. 11.21.20). Закономерным итогом политико-культурной программы «ренессанса XIII в.», инициированного Альфонсо X Мудрым[1285], должно было стать составление двух дополнявших друг друга обширных «estorias» — «Всеобщей истории» и «Истории Испании», работа над которыми велась уже в царствование отца «Императора культуры» — Фернандо III Святого. Первый труд, излагавший события от сотворения мира, удалось завершить еще при жизни Альфонсо X[1286]. Второй, едва ли не более глобальный, начатый около 1270 г., так и не был закончен.

В начале 60-х годов XX в. его судьбу подробно проследил Д. Каталан Менендес Пидаль, давший полное описание всех сохранившихся рукописных версий[1287]. Подводя итоги огромной работы, проделанной его предшественниками (прежде всего Р. Менендесом Пидалем), он пришел к выводу о том, что материалы, собранные в процессе подготовки «Истории Испании», легли в основу ряда испанских и португальских хроник конца XIII–XV в., наиболее ранней из которых является «Первая всеобщая хроника»[1288]. В свою очередь, весь комплекс (включая и эту хронику) не мог бы появиться без многочисленных источников, начиная с сочинений античных авторов: в этом смысле «История Испании» выступала как культурный проект колоссального значения, в определенном смысле даже как результат всего развития кастильской культуры в период, предшествовавший «ренессансу» Альфонсо X.

Следует заметить, что каждое из свидетельств, привлеченных компиляторами, имело и собственную судьбу, причем далеко не все источники хронистов изначально возникли в письменной форме. Нередко они складывались в виде устной традиции. Она могла отразиться в «Первой всеобщей хронике» непосредственно. Но чаще ее анонимные составители пользовались какими-то письменными фиксациями устных сказаний, как латинских, так и старокастильских. Вне зависимости от формы бытования, эта устная традиция отражала идеальные модели рыцарского поведения. Их распространение должно было способствовать развитию сословной идентичности рыцарства в не меньшей степени, чем особенности материальной жизни или ритуалы.

С некоторой долей условности эта устная традиция может быть подразделена на два основных пласта. В основе рассказов, относимых мной к первой группе, несомненно лежат реальные события. Таков, в частности, эпизод из описания сражения при Кампо-де-Эспинас, зафиксированный в латинской хронике Р. Хименеса де Рада. В той битве, состоявшейся между арагонским королем Альфонсо I и непокорными кастильскими магнатами, победа осталась за арагонцами, но кастильцы бились отважно, и многие из них легли на поле брани. Желая подчеркнуть их геройство, хронист сообщает и о подвиге рыцаря-знаменосца из местечка Олеа. Под ним убили коня, ему отрубили обе кисти, но он нашел в себе силы встать, поднять знамя обрубками рук и издать боевой клич, призвавший его земляков продолжать бой[1289].

Другие рассказы либо полностью вымышлены, либо настолько разбавлены фантастическими деталями, что разделить реальную основу и вымысел почти невозможно. Подобных примеров немало, и они давно являются предметом интереса исследователей. Так, Р. Менендес Пидаль обратил внимание на версии эпоса о Сиде, содержащиеся в хрониках[1290]. В последние годы появились новые работы на эту тему. В частности, Н.Д. Дайер исследовала интерпретацию сюжета о любви Альфонсо VIII к прекрасной иудейке («Fermosa»), отраженного позднейшими романсеро[1291]. Ж. Мартэн подробно изучил пути интерпретации в «Первой всеобщей хронике» историй о первых кастильских судьях[1292]. Очевидно, что устные сказания, лежащие в основе подобных эпизодов, проникнуты аристократическими представлениями. Но вопрос далеко не закрыт, и можно найти еще многие примеры, более четко отражающие идеальные представления о рыцарстве.

Таков, например, рассказ о греке-паломнике, зафиксированный в латинской хронике Р. Хименеса де Рада, а затем близко к тексту переведенный на старокастильский язык и включенный в «Первую всеобщую хронику». Есть все основания не сомневаться в том, что в основе этого рассказа лежат подлинные события. В конце концов, в присутствии паломника с христианского Востока в Сантьяго-де-Компостела до определенного момента не было ничего необычного. Так, выдающийся русский византинист В.Г. Васильевский обратил внимание на тот факт, что гробница св. Иакова почиталась и на Востоке еще во второй половине XI в., свидетельства чему сохранились, в житии св. Мелентия Нового, написанного Николаем Мефонским[1293].

Другое дело, что в кастильской рыцарской традиции такой факт подвергся активному переосмыслению и приобрел фантастические черты. В интерпретации хрониста «гречишка» (vir Graeculus) посмел усомниться в том, что св. Иаков действительно являлся рыцарем, а не рыбаком, каковым он его считал по неведению. И тогда во сне ему явился сам апостол в облике могучего рыцаря, восседавшего на великолепном коне, с оружием в руках и предсказал скорое взятие Коимбры, осажденной королем Фернандо I[1294]. И уж совсем фантастическим выглядит эпизод, изложенный будто бы со слов пленных мавров. Тот же апостол вмешался в битву на стороне христиан, восседая на белом коне, с белым знаменем в одной руке и с мечом — в другой. За собой он вел отряд «белых рыцарей», а над ними парили ангелы[1295].

Но устные предания могли попасть в текст не только непосредственно или через изложения в латинских хрониках. В Кастилии они дали начало, как минимум, двум литературным жанрам, весьма творчески использовавшим фонд устных образов и сюжетов. Во-первых, это феодальный эпос. Наиболее ярким примером является, разумеется, уже упоминавшийся эпос о Сиде. В данном случае можно проследить судьбу устного предания на разных этапах его