Лягушки - Владимир Орлов

Сидел, откинувшись на спинку стула, руки закинув за голову и сцепив их, закрыв глаза. Выдохся? Начнутся часы или даже дни самоедства? И понял: нет. Вовсе не выдохся. И энергетика восстановилась в нём. Ощутил желание писать и писать, испытывать то же удовольствие, какое испытывал в последние три дня. «Завтра же возобновлю продолжение „Записок Лобастова“! — постановил Ковригин.

Но „завтра“ не начал. А был отвлечён от дела сообщением Дувакина.

Вчера же открыл глаза и упёрся взглядом в цифру в конце текста: 121. 121 страница. Какая же это пьеса! Это неизвестно что! В пьесе должно быть семьдесят страниц. А то и меньше! И ведь когда студентиком сочинял историю Марины, сам понимал, что пишет нечто бесформенное, но остановиться не мог и на овладение правил ремесла времени не имел, не терпелось преподнести подарок прекрасной Натали. Преподнёс. Преподнёс и имел конфузию…

Сейчас же, и особенно после спектакля в Синежтуре, прежняя его драматургическая беспомощность (или — неловкость) нисколько Ковригина не смущала. Спектакль получился, а публикация пьесы в журнале могла стать актом просветительства. Ковригин не выдержал, сам позвонил Дувакину:

— Петя, надобность в пьесе не исчезла?

— Не исчезла.

— Она готова. Сам я приехать сегодня не смогу. Присылайте курьера с принтером и запасом бумаги.

— Завтра к обеду будет, — сказал Дувакин. — Обещают заморозки. Протопи печь. Курьер — существо нежное.

— Кто это ещё? — насторожился Ковригин.

— А тебе-то не всё равно? — принялся похихикивать Дувакин. И чувствовалось, что ехидна-издатель злорадствует по поводу свидания Ковригина с курьером нежных свойств. — Очень, говорит, надобно. А мне-то что? Надобно так надобно. Тем более зачем мне платить деньги наёмному курьеру, если отыскался волонтёр?

— Крохобор ты, Петенька! — возмутился Ковригин. — Это что же, я не только протопить печь должен, но и обед сготовить?

— Это уж какой ты есть хозяин!

— Век, Петенька, не забуду! И я тебя обрадую! Есть у текста пьесы особенность. В нём сто двадцать страниц!

Дувакин молчал. „Сейчас ты взвоешь! — думал Ковригин. — Сейчас ты начнёшь плакаться!“

— Замечательно! — сказал Дувакин. — Замечательно! Весь номер отдадим тебе. И пьесу, и „Записки Лобастова“ — уместим. Уместим!

— Ну, ладно, — сдался Ковригин. — Пойду спать. Устал…

Спать он, правда, сразу не пошёл. Уселся на крылечке кухни. Перекурил. Невесомые, как в венском лесу, опадали желтые листья…

Было уже темно, но проходивший мимо забора Ковригина человек увиделся ясно. Шел он в плащ-палатке с опущенным капюшоном, но в красной бейсболке, освещал себя и листья под ногами здоровенным фонарём.

После возвращения из Среднего Синежтура Кардиганов-Амазонкин в беседы с Ковригиным не вступал.

46

Утром Ковригин снова увидел Кардиганова-Амазонкина, плащ-палатку тот нынче оставил на вешалке, а прогуливался в синем тренировочном костюме с красными оповещательными словами на груди „Школа олимпийского резерва“ и белым на спине — „Бордовских“.

— Александр Андреевич, — поинтересовался Амазонкин, подойдя к калитке, — что это вы дрова-то носите? Эвон нынче какая жара!

— Печку протоплю, — хмуро сказал Ковригин. — Обещали заморозки. Профессор по телевизору обещал.

— Это какой профессор? — захихикал Амазонкин. — Это который в прогнозах торгует таблетками от поносов и запоров? А тем, у кого поносы или запоры, не всё ли равно, какая погода на дворе? Нашли кого слушать! Не будет заморозков. Опята вот-вот пойдут…

— Откуда вы знаете? — спросил Ковригин.

— От рыболова слышал.

— Какого рыболова?

— Того, который сидит у бывшей плотины на том берегу пруда под брезентовым шатром. Жаль только цаплю отогнал. А так знает обо всём. И обо всех…

— А с чего вы решили, — спросил Ковригин, — что он рыболов?

— А кто же он, если не рыболов?! — удивился Амазонкин тупости Ковригина. — Он же сидит с удочкой, даже отправлять нужду не ходит. И бутылка при нём. Вчера угостил. Тогда-то и сказал про опят. Я предложил сыграть в шахматы. Он отказался. Боялся упустить стерлядь.

— Понятно, — сказал Ковригин. — Пойду всё же протоплю печь.

— У вас будут гости… — предположил Амазонкин.

— Может быть, может быть… — пробормотал Ковригин, полагая, что на этом беседа с соседом, нынче вежливым и тихонравным, закончится.

Но Амазонкин будто вцепился в штакетины калитки с намерением вымолить у Ковригина нечто важное для себя.

— Александр Андреевич, — произнес Амазонкин искательно. — И она? Не исключено?..

— Не исключено, — важно сообщил Ковригин, — что и она…

И удалился с охапкой дров в дом. Выяснение того, был ли Кардиганов-Амазонкин в Среднем Синежтуре, а потом и в Журино, и если именно он и был там, то как он там оказался и что делал, Ковригин решил отложить. До поры, до времени. Или вызнать об интересующем его без допросов Амазонкина. А вдруг он и сам обо всём проболтается.

Итак, Амазонкин ожидал Её. Но если именно по Её поручению (просьбе) Амазонкин пробирался в Синежтур, он должен был встретиться с Ней с донесением или рапортом. Но, возможно, поводом для его путешествий был иной посыл? И при чём тут „Школа олимпийского резерва“ и какой-то (или какая-то) Бордовских?..

— Александр Андреевич! — услышал он крик Амазонкина. — Александр Андреевич! Она прибыла! Какая женщина! Но с ней водитель!

Амазонкин снова стоял у калитки восторженный, но, похоже, и расстроенный. „Не сама ли госпожа Быстрякова вызвалась нас посетить? — пришло в голову Ковригину. Но сведение о водителе и его расстроило. Обеденные хлопоты на кухне усложнялись. "Ещё и водителя кормить!"

Амазонкин дышал тяжело, но он ведь на самом деле обогнал автомобиль. Или какое иное транспортное средство. Скажем, мини-дирижабль. Отчего бы госпоже Быстряковой и не позволить себе экзотическую прогулку?

Но нет, на улицу Ковригина въехал "ауди-универсал". И курьером вышла из него Натали Свиридова. Водитель, названный Колей, доставил к домику Ковригина коробку с принтером. Свиридова, в бело-серебристом плаще, красных сапожках, красном же шёлковом шарфе (русые с медью волосы спадали на плечи), была хороша, и казалось, что унылая пора сумела золотом берёзовых листьев именно для её ног выстелить солнечные тропинки ("Фу ты, красивости какие!" — подумал Ковригин). Но он любовался Свиридовой. И был рад ей. Хотя отчасти и растерялся.

— Время обеденное, — сказал Ковригин. — Надо накормить вас.

— Не вздумай хлопотать, — сказала Свиридова. — Мы сытые и не от мира сего. Коля вот яблоками может удовольствоваться и домой их набрать. А я обойдусь без хлеба насущного. У меня талия. И что ты стоишь болван болваном. Иди, чмокни в щёку.

Ковригин подошёл к Свиридовой, чмокнул, но не в щёку, её губы прижались к его губам, их языки нашли друг друга, и приветствие знакомых людей могло продолжиться с метаморфозами. Но Свиридова, будто вспомнив о чём-то или ощутив мечтательный интерес Амазонкина, отстранила от себя Ковригина, чуть ли не оттолкнула его от себя, сказала:

— Ну, здравствуй, Саша! Чмокнул и чмокнул. У меня к тебе дело. Забирай принтер — и к компьютеру. Времени у нас мало.

— Я могу идти? — спросил Амазонкин. Ладони его были всё ещё приклеены к штакетинам калитки.

— Идите! — приказала Свиридова.

— А почему не она… — робко начал Амазонкин.

— На это были причины, — холодно сказала Свиридова.

"Неужели она, — удивился Ковригин, — знает о Лоренце Козимовне Шинэль…"

"Напросилась, — вспомнились Ковригину слова Дувакина. — Сама напросилась".

— Сашенька, я и впрямь спешу. И машина не моя, а Театрального общества. Она ко мне прикреплена, но держать долго я её не могу.

— Ну да, ты же государственный человек…

— Я так забронзовела и постарела?

— Потом отвечу, — сказал Ковригин и отправился к компьютеру.

— Один экземпляр пьесы испеки для меня!

— С чего бы вдруг? — спросил Ковригин.

— Бумаги я привезла много, и я помню машинописный экземпляр сочинения, там над названием "Веселие царицы Московской" ручкой было выведено: "Посвящаю Н. С."

— И что? — спросил Ковригин.

— Потом ты эти слова зачеркнул и вывел: "Посвящается моему давнему приятелю Ю. Б." И будто бы передал ему право распоряжаться сочинением.

— Было такое, — кивнул Ковригин. — По пьяни и из сострадания к нищему Блинову. Ты хочешь, чтобы я восстановил посвящение тебе?

— Да, — сказала Свиридова.

— Для тебя это важно?

— Важно, — сказала Свиридова.

— Хорошо, — сказал Ковригин. — А пока гуляй, подставляй лицо солнцу…

— Сначала я всё же прослежу, появится ли посвящение "Н. С."

Появилось. Ковригин взглянул на присевшую рядом Свиридову. Принтер выталкивал из себя страницу за страницей, и он был принтер-спринтер, через полчаса работу свою должен был закончить, а стало быть, и отпустить Свиридову в Москву или Эдинбург. А Ковригину отчего-то возжелалось, чтобы общение со Свиридовой продолжилось.