Самые странные в мире. Как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели - Джозеф Хенрик

Проблема этого раннего исследования состояла в том, что мы не были полностью уверены, каким образом сотрудничество в экспериментах вроде ИОБ связано с вопросом всеобщего доверия. Чтобы развеять эту неясность, Патрик с коллегами попросту начали задавать ВВД участникам по окончании игры. В правой части рис. 10.4 я отметил долю участников, которые отвечали, что «большинству людей можно доверять» в той и другой версии эксперимента. Обобщенное доверие проявляли только примерно 53 % людей, вступивших в 19 взаимодействий в неконкурентной среде, где постепенно снижался уровень кооперации. Однако после того, как испытуемые попадали в конкурентную среду, которая побуждала их к более высокому уровню кооперации (в разовых взаимодействиях), доля склонных к доверию увеличивалась почти на 15 процентных пунктов, поднявшись до 68 %[538].

В совокупности эти результаты вполне подтверждают наш тезис. Лабораторные эксперименты помогают нам определить причину роста доверия (более сильная межгрупповая конкуренция), а исследования, проведенные в Германии и США, позволяют наблюдать этот эффект в реальной экономике и в более широких слоях населения.

Распространяются ли эти выводы на тех, кто не относится к людям Запада? Подозреваю, что такая форма благотворной межгрупповой конкуренции особенно хорошо подходит для популяций с относительной мобильностью в отношениях, высоким уровнем индивидуализма и нормами обобщенной просоциальности. В обществах, где социальность по-прежнему прочно укоренена в межличностных отношениях, усиление межгрупповой конкуренции может привести к активизации кланов, семейных предприятий или мафиозных структур, ужесточая нормы, основанные на отношениях, вместо норм, связанных с обобщенной просоциальностью. Короче говоря, чтобы межгрупповая конкуренция вызывала эффект, описанный выше, обществу нужны, вероятно, нормы обобщенной просоциальности, относительно сильные по сравнению с нормами, основанными на интенсивном родстве или партикуляристской, зависящей от отношений морали. Поэтому было бы ошибкой с ходу экстраполировать эти выводы на весь мир, не учитывая культурно-психологического фона того или иного общества[539].

Тем не менее это исследование позволяет предположить, что ненасильственные формы межгрупповой конкуренции оказывают на нашу психологию такое же воздействие, что и война, и могут подстегивать культурную эволюцию в аналогичном направлении. Конечно, имеются и важные различия. Самые безобидные формы межгрупповой конкуренции вряд ли углубляют религиозность или заставляют людей чаще посещать ритуалы, поскольку не несут угрозы жизни и здоровью.

Помните, что нам необходимо концептуально отделять межгрупповую конкуренцию от внутригрупповой. Как мы уже видели, межгрупповая конкуренция благоприятствует представлениям, практикам, обычаям, мотивациям и решениям, которые способствуют успеху групп в конкуренции с другими группами. Таким образом, межгрупповая конкуренция часто способствует доверию, кооперации и оптимальному распределению доходов между сотрудниками (например, мешает переплачивать генеральным директорам). Конечно, повышенный уровень межгрупповой конкуренции — это и то, что побуждает компании эксплуатировать зарубежных рабочих и загрязнять окружающую среду. Напротив, внутригрупповая конкуренция — это конкуренция между отдельными людьми или их небольшими коалициями, ведущаяся внутри фирм, организаций или других групп. Эта форма конкуренции благоприятствует распространению моделей поведения, представлений, мотиваций, практик и т. д, которые способствуют успеху отдельных людей по сравнению с другими сотрудниками той же фирмы. Она сулит выгоду некоторым сотрудникам за счет интересов фирмы. Когда генеральный директор за игрой в гольф договаривается с членами совета директоров о повышении зарплаты для себя и других руководителей, речь идет о внутригрупповой конкуренции, которая обыкновенно вредит компании. Но внутригрупповая конкуренция тоже не совсем бесполезна. В умеренном объеме она может стимулировать трудолюбие и продуктивность[540].

Это значит, что современные компании, как и древние общины или вождества, рано или поздно гибнут в отсутствие межгрупповой конкуренции. Конечно, нормы и институты обеспечивают им определенную стабильность и могут на некоторое время подавить или сдержать необузданные корыстные интересы. Но в конечном итоге отдельные люди и коалиции внутри фирм или других организаций, особенно монополий, находят способы использовать систему в своих целях. Вдохновенные владельцы компаний, как и выдающиеся государственные деятели, могут на какой-то период это отсрочить, но прискорбная неотвратимость человеческой смерти гарантирует, что в долгосрочной перспективе их влиянию наступит конец.

В политике, обществе и религии

Учитывая все это, мы можем лучше понять современный мир, признав, что одомашненные формы межгрупповой конкуренции несколькими способами внедрились в экономическую, политическую и социальную системы Запада. Только что мы видели, как конкуренция на уровне фирм работает в сфере экономики, формируя обобщенную просоциальность. В сфере политики многопартийные демократии также используют силу межгрупповой конкуренции. Любая политическая партия, став единственной правящей, в конечном итоге погрязла бы в коррупции, интриганстве и кумовстве — если не за десятилетия, то уж точно за несколько поколений. Однако, сталкиваясь с конкурентами и хорошо функционирующими демократическими институтами, политические партии вынуждены бороться за потенциальных членов и голоса избирателей. Пока люди могут менять партии или партийные предпочтения, конкуренция между партиями будет скорее способствовать распространению практик, представлений и ценностей, которые наиболее успешны для привлечения членов и голосов. Конечно, это ни в коем случае не гарантирует здоровья политической системы, но по крайней мере сдерживает неизбежное в противном случае скатывание к деспотизму, поляризации и нефункциональности.

Межгрупповая конкуренция закрепилась в обществе и благодаря командным видам спорта, религиозным группам (например, церквям) и другим добровольным объединениям. Участие в командных видах спорта, таких как хоккей и футбол, дает многим детям и подросткам первый опыт межгрупповой конкуренции, который может иметь долгосрочные психологические последствия. Став взрослыми, люди эмоционально привязываются к профессиональным или студенческим командам, связанным с их городами, регионами, странами или любимыми университетами. Я интуитивно понял силу этого воздействия, когда, будучи студентом университета Нотр-Дам, наблюдал, как на протяжении осеннего футбольного сезона весь кампус ликовал или впадал в отчаяние в зависимости от того, выигрывала или проигрывала наша команда в ту или иную субботу. Этот коллективный опыт, казалось, создавал общее ощущение осмысленности и укреплял солидарность среди студентов. Хотя некоторые исследования подтверждают мою интуитивную догадку, качественных работ, которые реально показывали бы долгосрочное психологическое воздействие командных видов спорта на болельщиков и игроков, очень мало[541].

Подобно политическим партиям, религиозные организации также конкурируют за членов, поскольку отдельные люди и семьи во многих обществах охотно меняют церковь, храм или даже конфессию. Одни конфессии растут и распространяются, тогда как другие сокращаются и исчезают. В США основополагающая роль свободы вероисповедания и отсутствие государственной религии, должно быть, накладываются на ненадежность системы социальной защиты, особенно в некоторых штатах, что привело к более чем двухвековой напряженной конкуренции между религиозными организациями. Эти закономерности позволяют предположить, что необычайно высокий уровень религиозности в Америке, включая приверженность буквальному толкованию Библии и веру в существование ангелов и ада, является следствием интенсивной межцерковной конкуренции. Современные американские евангелические церкви, которые