Категории
Самые читаемые
Лучшие книги » Документальные книги » Биографии и Мемуары » Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

Читать онлайн Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 101 102 103 104 105 106 107 108 109 ... 253
Перейти на страницу:
фольклорист Мартон Иштванович, чему я удивился, потому что не знал никого, кто был бы у нас окружен ореолом всесветной славы. В зарубежной прессе мне то и дело попадалось имя «Пропп», ленинградский фольклорист выступал в Институте с докладами, но как-то незаметно, по коридорам не шептались: «Пропп… Пропп…» В тех же коридорах Мартон столкнулся со старичком, в котором узнал филолога с мировым именем. Так выразился Мартон, а наши секретарши третировали старичка за встрепаный вид как «существо ископаемое». Ученым с мировым именем оказался Петр Григорьевич Богатырев, который был для нас создателем на русском языке «Бравого солдата Швейка», но даже за «Швейка» ему не воздавалось должное. Так перевел, что, заучивая наизусть «Похождения бравого солдата» в его переводе, многие, кажется, полагали, будто Гашек писал по-русски. Для меня же Петр Григорьевич и вовсе ничего особенного не представлял. В Институте был он, как и я (!), сотрудником и, сверх того, являлся моим соседом по Большой Якиманке (бывш. Димитрова). Когда перебрался я со Страстного в Замоскворечье, то оказался с Петром Григорьевичем рядом, жили через дом[176].

Застал я Петровского Федора Александровича. Целый день ехал в микроавтобусе с ним лицом к лицу – группой сотрудников направлялись мы в Болдино. Сидя напротив от Федора Александровича, я невольно наблюдал легендарного латиниста, о котором приходилось слышать от университетской преподавательницы латыни, она часто говорила: «Как перевел Федор Александрович, у Федора Александровича это выражено словами…» В руках у знатока был термос, он часто к нему прикладывался. Старик находился всю дорогу в приподнятом настроении высокого градуса, его даже не потрясла путевая нелепица. Ехали мы ехали и не доехали до Болдина по причине, помешавшей сто пятьдесят лет назад Пушкину из Болдина выехать: бездорожье. «Надо было на вертолете лететь», – утешали нас местные.

С полдороги вернулись мы в Горький и посетили местный музей нашего основателя-хранителя. Среди экспонатов попался документ, каких и в имлийском горьковском музее не показывали. Письмо Крупской Алексею Максимовичу: «Нас все покинули. Володя с марта потерял речь». Предсмертная ленинская немота ещё была секретом из секретов. Желая удостовериться, что признание Крупской не наваждение, ещё и ещё раз я вперился в слова: «…потерял речь». Мы в те годы смотрели очередной фильм с «Лениным», на экране, вместо того, чтобы угасать в одиночестве, Ильич произносил речи перед ликующими толпами. В роли Ленина снялся Штраух. Ещё один «Ленин», у Бориса Щукина, был, можно сказать, грандиозен, однако не очень похож. А Штраух, в жизни на Ленина ничуть не похожий, перед камерой преображался так, что его сходству с Ильичем поражалась Крупская. Это – в фильме «Ленин в восемнадцатом году». Там есть знаменательный эпизод, смелый по смыслу и хорошо сыгранный: крестьянские ходоки уверяют вождя, что беднота, им покровительствуемая, государство пропьет. Ильич прищуривается: «А если не пропьет?»

К нашему времени сцена оказалась проникнута иронией истории: сотрудников академических институтов, нас в том числе, отправляли в пустующие колхозы на уборку картошки, которую сажать сажали. Точнее, сажала сельхозтехника, а убирать было некому. На Западе во времена индустриальной революции возникали покинутые деревни, воспетые поэтами, в пору развитого социализма образовались колхозы без колхозников, экономистами-реформаторами непоэтически названные неперспективными.

Вместо варварского решения земельной проблемы достаточно было совершить то, чего не было сделано на протяжении русской истории, как это понимал Герцен: «Русский социализм, который идёт от земли и крестьянского быта, от фактического надела и передела полей, от общинного владенья и общинного управления, и идёт вместе с рабочей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука». Ни царской, ни советской властью не были приняты во внимание Герценские мечтания. Над общинностью измывались, превратив в насильственную коллективность. Нельзя было без этого обойтись? Так ведь и результат, достигнутый за счет крестьянства, в конечном счете вышел соответственный: несомненные достижения с несомненными изъянами.

Федор Александрович, как полагалось ученым его поколения, был образован универсально, широко начитан и между прочим обнаружил совпадения в «Мертвых душах» и в романе Диккенса «Эдвин Друд». Кто же у кого, сказать по-школьному, «списывал»? Кто кому, научно выражаясь, подражал? Диккенс по-русски не читал[177], читавший Диккенса Гоголь не дожил до появления «Тайны Эдвина Друда». Свою загадочную находку Петровский передал в Отдел зарубежной литературы Игорю Максимилиановичу Катарскому, посвятившему жизнь Диккенсу и погрузившемуся в предмет своего изучения так, что стал походить на диккенсианских персонажей, его сравнивали с мистером Пиквиком. Но И. М. не успел добраться до корней удивительного сходства, у него, ветерана войны, от контузии развился рак мозга, полчерепа ему удалили. В духе истинно диккенсовском Катарский шутил: «У меня мозги были, знаю наверное, а многие ли могут утверждать, что мозги у них есть?» Услышал я это от него за неделю до его кончины.

«Далекое-близкое».

Книга Репина.

Классическая атмосфера обволакивая нас, русская классика воплощалась в людях, казалось, будто они сошли с репинских полотен и с чеховских страниц. Секретари Толстого промелькнули перед нами, его правнуки заседали на ученых советах, правнука-агронома я видел не в университетских и не в имлийских коридорах, а на дебаркадере Истринского водохранилища. Мы с родителями жили там летом, вышли с отцом вечером пройтись, ещё не закончились земляные работы на канале, навстречу нам прогнали колонну кандальных, подошли мы к воде, темнело, и промелькнула мимо нас легко-подвижная, бородатая фигура, торопившаяся до закрытия ресторана-поплавка проникнуть через кухню в буфет. «Толстой!» – шепотом воскликнул отец.

Уже вошедшие в историю советской литературы ещё были близко от нас. Видел я и Бурлюка, и Каменского, не хватало Маяковского, зато позвонил мне тот, кого он прочил себе в преемники, «Асеев Колька» (Н. Н. Асеев). Советский романтик, выразивший уверенность в том, что «Никто пути пройденного у нас не отберет», поделился со мной, совершенно незнакомым человеком, неожиданной мечтой побывать на островах Самоа и поклониться могиле Стивенсона. Больше звонков от него не было. Случилось это или приснилось? Напоминает сон наяву.

Илья Сельвинский приходил на факультетский поэтический кружок с намерением возглавить студенческое творческое содружество. Стихов я не писал с тех пор, как сочинил поэму о Магнитке, но из солидарности с поэтами-друзьями тоже пришел, а уже в ИМЛИ Симмонсу переводил Семена Кирсанова. Не помню, почему потребовался перевод. Может быть, потому что со второй фразы по ходу беседы советский стихотворец стал читать советологу свою последнюю поэму и конца этому не предвиделось. Симмонс не обижался: «Что с него возьмешь? Поэт!», но приостановить биение кастальской струи все-таки требовалось, и я запросил пощады от истощения сил.

1 ... 101 102 103 104 105 106 107 108 109 ... 253
Перейти на страницу:
На этой странице вы можете бесплатно скачать Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов торрент бесплатно.
Комментарии