Алхимия единорога - Антонио Хименес

Мой дом был в двух шагах от таверны, но, чтобы помочь пищеварению, мы прогулялись до статуи Христа с фонарями, которая произвела на Виолету огромное впечатление. Я объяснил ей (знаменитый архитектор Рафаэль де ла Ос кое-чему научил меня в университете), что эта площадь с церковью Капуцинов — само совершенство, ибо выстроена в точности по архитектурным канонам. Виолета смотрела и не могла насмотреться, потрясенная молчанием, таинственностью, неярким светом фонарей, запахом цветов, долетавшим из соседних садов, ночной, ни с чем не сравнимой красотой Кордовы. Я чувствовал гордость за свой город. Несмотря на усталость, мы дошли до церкви Сан-Лоренсо, потом — до площади Сан-Рафаэль и уже оттуда вернулись к Магдалене. Затем был Сан-Андрес и под конец — Ла-Корредера.

Мое жилище выглядело несколько запущенным, ведь сюда много месяцев никто не заглядывал. Мне пришлось включить отопление и поменять простыни на кровати. Весна уже подступала, и днем можно будет распахнуть окна с видом на Королевскую академию.

Я узнал, что однажды Николас Фламель выступил с лекцией «Освещенные зоны рассудка». Лекция вызвала большой шум, а сам лектор в тот же день благоразумно исчез из общественной жизни. В те времена Николас жил под именем Альваро Пауло Диас Морено, выдавая себя за богатого ювелира, скопившего громадное состояние. Он не только занимался благотворительностью, но и выступал в качестве мецената, присуждая премии, устраивая конкурсы для певцов, поэтов и прозаиков. Лет десять он пользовался большой популярностью — до того момента, как прочел свою полемическую лекцию. Говорили, что вооруженные полицейские пытались его арестовать, но лектор уже собрал вещички и исчез из города. Я слышал эту историю, но не знал, что лекцию прочел именно Фламель; об этом мне поведала Виолета.

Та ночь («Наконец-то мы одни!» — типично для медового месяца) прошла очень печально: Виолета чувствовала вину из-за сестры и сторонилась меня. И речи быть не могло о том, чтобы заняться сексом, поэтому подруга расспрашивала меня о Кордове, а я рассказывал ей всякие истории, пока мы не заснули. Я в красках расписал своих друзей, и Виолете захотелось познакомиться с Агустином Канталапьедрой, старым университетским профессором, специалистом по Неруде, переводчиком Жозефа Пла, Ронсара и Малларме, любителем пива, знатоком целебных трав и литературы — каталонской, французской, португальской, итальянской и английской. В данный момент Агустин с увлечением писал длинную — в тысячу страниц, в тридцать тысяч стихов — оду Кордове. Поэма начиналась с иберов, потом в ней повествовалось о турдетанах, римлянах, вестготах, арабах, христианах — и так далее, до наших дней. И все это излагалось рифмованными александрийскими стихами, выстроенными в строфические периоды со сложной архитектоникой, что делало оду одновременно красивой, увлекательной и глубокой. Агустин любил повторять, что тому, кто прочтет его оду, уже не нужно будет читать другие труды по истории Кордовы.

Скорее всего, в ту ночь Виолета заставляла меня рассказывать байки, чтобы избежать сексуальной близости. Она отстранялась, а я не настаивал, поскольку не хотел ее тревожить. Виолета расспрашивала о местных политиках. В старой газете, которую она нашла в столовой, ее заинтересовал фотоснимок невысокого мужчины в очках, и я ответил, что это Оканья, в чьих руках находится кордовское градоустройство.

— Так это по его вине установлены гранитные исполины, которые мы видели на площадях?

— Нет, дорогая, это долгая история, давнее дело.

Потом Виолета задавала вопросы о нашей алькальдессе и о каждом из членов городского совета; у моей подруги была потрясающая память.

Заснули мы около шести утра.

Я проснулся часов в двенадцать, чувствуя огромную усталость. Я впервые провел ночь рядом с Виолетой, не коснувшись ее, но я так ее любил, что не придал этому большого значения.

Когда я раскрыл окна, в комнату ворвались брызги света, словно брызги морской воды, врывающиеся в пробоину в борту корабля; донеслось воркование голубей с площади Компания.

Не прошло и часа, как мы с Виолетой оказались на улице, наслаждаясь прекрасной весной; на плече моей подруги висела фотокамера.

И вот мы вступили в мечеть, и в этом лесу из колонн я снова почувствовал гордость. Десятки раз я бывал в старинном храме, но теперь словно попал туда в первый раз. Виолета крепко сжала мою руку, а потом порывисто обняла от избытка чувств. Сердце ее готово было выскочить из груди. Я таял как лед. Среди достоинств этой женщины была и чувственность, и способность удивляться и сопереживать. Из собора пахнуло курениями, этим запахом веяло по всему кварталу.

Когда мы подошли к часовне Вильявисьосы, Виолета оглянулась по сторонам и, заметив, что никто на нас не смотрит, подошла ко мне и поцеловала. То был долгий, упоительный поцелуй, возместивший мне отсутствие ласк прошедшей ночью.

Виолета потянула меня к стене меж двух колонн тысячелетней древности, и мы принялись исследовать друг друга. Бедра Виолеты прижались к моей ноге, моя подруга обезумела от страсти, целуя меня так, словно готова была поглотить. В одно из самых пылких мгновений этой неожиданной священной баталии под нашим натиском подалась створка неприметной двери. Дверь вела в чуланчик, где, по-видимому, хранилась церковная утварь, а еще губки, моющие порошки и всякая всячина. Едва оказавшись в чуланчике, мы заперлись изнутри и разделись.

«Ой-ой-ой, — подумал я, — если нас здесь застукают, отправят в комиссариат!»

И этот страх возбуждал меня, опьянял и заставлял приложить все усилия, чтобы войти в подругу как можно глубже, как будто таким образом я мог затушить пожар, пожиравший влажное блестящее тело женщины, созданной для любви. Виолета кричала, распластавшись на старом письменном столе, а я зажимал ей рот, чтобы нас не услышали. Но и сам я, готовый взорваться, отчаянно кричал от страшного давления в затылке и продолжал двигаться внутри ее, растворяясь в водянистой смеси небывало могучих наслаждений.

Наши души, покинув тела, парили меж колонн, ласково касались смальтовых чешуек на куполе михраба, потом усаживались на крыше собора и смотрели на реку Гвадалквивир, на Калаорру и Алькасар. Вот он, мой город, объект Всемирного наследия. Кордова казалась прекрасной с высот нашего блаженства, сходного с губительным наводнением.

А потом пришел запах розмарина, ладанника, сосны, земляничного дерева, каштанов, оливок, лесных орехов. На нашем головокружительном астральном пути нам попался город-дворец Медина-Асаара и показал нам сокровища Омейядов, которые больше тысячи лет таятся в его стенах.