Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе - Татьяна Илларионовна Меттерних

князь фон Лихтенштейн был единственным среди самостоятельных глав правительств Запада, кто отказался вступить в этот бесчеловечный сговор, хотя сам лично он был подвержен русскому противодействию в своих владениях в советской зоне и в Вене. Ни один русский не был выдан из его страны.

Многие сотни из них уехали в Южную Америку, небольшое число пожелало возвратиться на родину, и о них никто больше не услышал ни единого слова.

Бывший опекун Павла князь Альфонс Клэри и его жена, урожденная графиня Эльц из Эльтвилле в Рейнгау, после их изгнания из Теплица на северо-востоке Чехословакии, спустя несколько недель после того, как мы пересекли границу, добрались до Запада и были приняты их двоюродным братом князем Левенштейном в Броннбахе на Таубере.

Вскоре они навестили и нас в Йоганнисберге. Я знала, что они покинули свою родину пешком и попыталась найти для них одежду, но когда увидела Альфи, стройного и в высшей степени элегантного, как всегда, в безукоризненно сидящем английском костюме, в отполированных до блеска ботинках от Lobb, я не могла осмелиться предложить ему поношенные вещи, если даже и костюм, который он носил, был его единственным.

Обрадованные бесконечно, что увидели их, мы были также жадно заинтересованы новостями из Богемии, так как узнали, что многие соседи не успели бежать и что один разбушевавшийся советский солдат на скорую руку застрелил графа Прейзинга. Графиня и их маленький сын смогли спастись, выпрыгнув из окна и убежав в сад.

Что касается самих Клэри, то, когда русские уводили их, они смогли сунуть в руку одному незнакомому, стоявшему рядом французскому военнопленному маленькую сумочку из свиной кожи, содержащую семейные драгоценности и поспешно нацарапанный адрес. Они не успели даже спросить имени француза – их сразу же толкнули дальше.

«Представь себе, он отправил её моей сестре, графине Байе-Латур, в Брюссель и даже не назвал своего имени». – «А что произошло с вами?» – спросила я Альфи. «Вначале, когда пришли русские, было не очень приятно. Они были грубы, особенно когда нас взяли, когда они пытались утащить к себе девушку из арестованных и Лиди встала между ними, чтобы защитить ее. Пьяный солдат ударил ее, и кровь текла по лицу. Но она так закричала на него, что он отступил, прежде чем я смог вмешаться». – «Я была в ярости, и это подействовало!» – подтвердила Лиди.

Лиди, с её орлиным профилем, серо-стальными волосами, высоким лбом над большими глубоко посаженными голубыми глазами, обладала непоколебимой стойкостью, отличающей её род, который в течение столетий из враждующих друг с другом, окопавшихся в своём сказочном замке на реке Мозель рыцарей превратился в просвещённых магнатов Священной Римской империи.

«Но потом, – добавил Альфи, – произошло чудо: Лиди и девушка выпрыгнули из маленького окошка, как Нижинский в балете „Призрак розы“. В одно мгновение они исчезли как по волшебству, а солдаты ошеломленно уставились в четырехугольный проем окна, в то время как вдали быстро убегали две маленькие фигурки». – «А что было потом?» – спросили мы. «Потом нам пришлось целыми днями идти пешком при прекрасной погоде, хотя, пожалуй, даже слишком теплой. Потом наши надсмотрщики заставили нас работать на полях, что Лиди, собственно говоря, не слишком-то озаботило, так как там они оставляли её в покое; но я по натуре никогда не был садовником и был склонен к тому, чтобы вытаскивать из земли не те травы, что надобно. Есть нечего было, и вечером мы рылись в помойных ведрах». – «Но Альфи! – воскликнула я в ужасе, – что же там можно было найти?».

Я вспомнила о его маленькой серебряной записной книжечке, лежавшей рядом с его тарелкой в Теплице, в которой он незаметно во время еды записывал замечания для кухарки.

Его все ещё красивое лицо осветилось улыбкой, когда он быстро сказал: «О, нет, моя дорогая, это было не так уж плохо. Часто там можно было найти очень вкусные маленькие кусочки капусты». Лиди добавила с ухмылкой: «Я, собственно говоря, никогда не чувствовала себя так хорошо, как тогда!»

Мы ими очень гордились!

Никогда не уменьшающийся поток посетителей в Йоганнисберг становился всё более пёстрым, когда ко мне начали приходить родственники во всевозможных мундирах союзных войск, чтобы удостовериться, живы ли мы ещё.

Первым, кто появился, был мой двоюродный брат Джим Вяземский; он приехал прямо из лагеря для военнопленных под Дрезденом, где мама и я его часто навещали. Он спас симпатичного коменданта лагеря от приближающейся Советской армии, взяв его, недолго размышляя, с собой на Запад. Окружённый друзьями, начищенный до блеска, в своём новом мундире французской армии, он располагал джипом и другим военным имуществом, от которого был так рад избавиться Павел. Он сиял, хотя был ещё и очень худ, и бледен, счастливый своей новой ролью освободителя после пяти лет нетерпеливого ожидания. Вскоре он должен был жениться на Клэр Мориак, дочери писателя. По настоятельной просьбе некоторых советских офицеров высокого чина, которые были вместе с ним в плену, его назначили связным офицером между французами и русскими в Берлине. Бывшие товарищи по плену вначале часто навещали его и его молодую жену. Но потом они исчезли один за другим, не попрощавшись. К своему ужасу, Джим узнал, что тирания Сталина не пощадила даже и собственных героев войны.

Прошло несколько дней, и однажды утром Курт прошептал мне: «Внизу американские адмиралы, которые утверждают, что они дяди госпожи княгини». Ничто не могло поколебать его безукоризненного стиля.

Посетителями оказались мой отдалённый родственник, дядя, князь Сергей Щербатов-Строганов, в мундире американского морского офицера, сопровождаемый двумя американскими адмиралами. Он приехал не только увериться в нашем благополучии, а прежде всего чтобы рассказать о Крымской конференции, которая состоялась четыре месяца назад, в феврале, и на которой он присутствовал.

В Ялте он оказался неожиданно в том же самом дворце Воронцовых в Алупке, где мы детьми играли с нашими двоюродными братьями и сёстрами. Ему тогда было около двадцати лет и он хорошо помнил, как держал нас, малышей, на спинах каменных львов, украшавших широкую лестницу, спускающуюся к морю, чтобы мама могла сфотографировать нас. Спустя четверть века он стоял в знакомых комнатах за стулом представителя американских военно-морских сил и смотрел через стол на Сталина.

Недостающую мебель в спешке принесли, и всё было приведено в порядок для английской делегации. Дворец казался обжитым, он выглядел почти таким, каким остался в воспоминаниях, что в князе будило чувство, будто он является призраком самого себя.

Возможно, на том же самом шёлковом зелёном диване, на котором я, будучи ребёнком, много раз спала,