Лоренс Оливье - Джон Коттрелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В годы юношеского баловства, создавая, например, Гамлета и Яго, Оливье вместе с несколькими друзьями немного занимался самоанализом, но его никогда не привлекали групповые обсуждения и групповая терапия (популяризируемые приверженцами “Метода”), придающие особое значение импровизации и развитию у актера способностей сопереживания. Работая над “Неваляшкой” в Соединенных Штатах, он признавался, что его бесила привычка американских актеров теоретизировать. “Вместо того, чтобы сыграть сцену еще раз, если она не идет, они будут вникать, вникать, вникать”. На съемках “Луны и гроша” он увидел, как пятиминутные сцены обсуждались на протяжении сорока минут. “Я предпочитаю лучше повторить сцену восемь раз, чем тратить время на отвлеченную болтовню. Актер добивается точности бесконечным повторением. Споры о мотивировках и тому подобном не стоят выеденного яйца. Американские актеры слишком поощряют такие вещи. Лично я испытываю отвращение к абстрактным дискуссиям о театре. Они меня утомляют. Уверяю вас, я никогда не напишу книги о своих концепциях драматического искусства”.
Таким образом, “Офицер-вербовщик” предоставлял первую возможность проверить, захочет ли Оливье, не играя главной роли, гармонично влиться в ансамбль, подчас жертвуя своим выигрышем ради общего дела. Слишком часто в прошлом он ни с кем не считался в трактовке образа, приходя своим собственным непредсказуемым путем к величайшим личным достижениям, правда, иногда за счет постановки в целом. В качестве директора Национального театра, постоянно твердившего о “горячем дыхании единства”, сэр Лоренс едва ли мог оппортунистически солировать в небольшой роли. С другой стороны, он был великолепным актером, к которому всегда подходили с самыми высокими мерками; опыт всей жизни и инстинктивное самолюбие не позволяли ему уйти в тень без некоторой демонстрации силы.
В итоге он пошел на известный компромисс. Проникшись духом репетиций Гаскилла, направленных на поиск правдивости характера, он позволил молодому режиссеру увести себя от Брейзена-денди дальше, чем допускал текст. Тем не менее несколькими штрихами он сумел сделать свою игру более яркой, чем, вероятно, того хотелось Гаскиллу. Брейзен отдаленно напоминал Сергея Саранова из “Оружия и человека”, и какое-то время Оливье тешил себя идеей повторить безотказно действующий комический прием, придуманный им для своего Сергея во время войны, — щелканье каблуками, от которого его шпоры цеплялись одна за другую. В конце концов он отказался от этой мысли и не опустился до явного сценического плагиата, однако у него, как у фокусника, было в запасе еще множество других трюков: подергивание щек, близорукое косоглазие и нарочито толстые икры, которые приковывали внимание зрителей еще до того, как он произносил первую реплику.
Гаскилл считал эту работу Оливье одной из самых неудачных. Почти всем остальным она понравилась. Сэр Лоренс получил непривычно много цветов для исполнителя второстепенной роли за созданный им в стиле рококо портрет развратного вербовщика с затуманенным взором. Один из ведущих критиков, Филипп Хоуп-Уоллес, утверждал даже, что его исполнение затмило всех остальных. Все же успех Оливье был достигнут не за счет партнеров; спектакль в целом приняли прекрасно, и он до сих пор считается одной из лучших постановок Национального театра.
Таким образом, и честь директора, и самолюбие актера были удовлетворены. В то же время поведение Оливье свидетельствовало, что продвижение на высокие административные посты не лишило великого актера инстинктивного стремления затмить на подмостках всех остальных. Хотя он и уверял, будто его личное честолюбие удовлетворено, а единство постоянной труппы важнее системы звезд, но, когда дело доходило до проверки сценой, этот гордый и стареющий Самсон никогда не обрезал на самом себе волосы, чтобы стать вровень со своим менее сильным окружением.
Глава 25
“ИГРАТЬ, ЧТОБЫ ИГРАТЬ”
Менее чем через два года после назначения Оливье в Национальный театр сэр Тайрон Гатри высказал сожаление по поводу его пребывания на посту директора: ”Он именно та фигура, которой следовало стоять у истоков всего начинания. Он хорошо делает свое дело. Но это не то, что он делает лучше всего. Со многими из его теперешних дел могли бы так же хорошо справиться и другие, не способные вместе с тем играть Отелло, Макбета, Лира, Фауста и еще десяток великих ролей, о которых ему сегодня даже некогда подумать. Я высказываю праздное пожелание, но хотелось бы видеть его менее знаменитым, прославленным и влиятельным — и более свободным. Мне хотелось бы стать свидетелем его отречения”.
Эти слова прозвучали страстным призывом. Колосс английской сцены, актер, уже завоевавший себе место в пантеоне театральных титанов рядом с Гарриком, Ирвингом и Кином, отдавал большую часть своего времени и своей энергии обязанностям режиссера и администратора. Конечно, зрители могли видеть его бесконечно утонченного Астрова и комически пылкого Брейзена, но многим мало было глухого гула еще не потухшего Везувия; они жаждали оглушительных раскатов грома и ослепительно взлетающих ввысь грандиозных искр пламени.
21 апреля 1964 года, подбодренный лестной похвалой Тайнена и поддавшись соблазну участвовать в четырехсотлетием юбилее Шекспира, сэр Лоренс отозвался на этот призыв. Чернокожий и босоногий, томно поднося к носу красную розу и тихонько посмеиваясь про себя, он почти бесшумно вышел на авансцену ”Олд Вика”, чтобы в обманчиво расслабленной манере начать великую роль, которой он “избегал годами”: Отелло.
Оливье в смятении принялся за работу семь месяцев назад: «Я все откладывал, потому что, на мой взгляд, это невозможно сыграть, — сказал он. — Объем огромный, и нагрузка на актера просто чудовищная. Я думаю, Шекспир и Ричард Бэрбедж нашлись вместе одним прекрасным вечером, и Бэрбедж сказал: “Я могу сыграть все, что ты напишешь, — все что угодно”. И Шекспир ответил: “Отлично, ловлю тебя на слове, друг!” А потом написал “Отелло”». Но даже Оливье не мог предположить, насколько чудовищное бремя он на себя взваливает. К тому времени, когда начались репетиции “Отелло”, он играл в ”Дяде Ване" и “Офицере-вербовщике”; готовился к следующему Чичестерскому фестивалю и нес все возраставшие повседневные обязанности по руководству Национальным театром, который собирался отправиться в первое турне по провинции, сохранив в “Олд Вике” весь текущий репертуар. В конце концов нагрузка оказалась для него непосильной, и ее уменьшили, сократив число спектаклей “Отелло”; но то, что Оливье вообще взял подобный вес, само по себе было чудом, которое произошло лишь благодаря жесточайшей самодисциплине актера в работе над ролью. За шесть месяцев до начала репетиций он уже приступил к подготовке, поставив перед собой две цели: достичь пика физической формы и придать голосу гораздо большую глубину.
Принято считать, что ни один английский актер нашего столетия не преуспел в роли Отелло.
