Когда пробуждаются вулканы - Михаил Белов

Овчарук хмыкнул.

— Жалкий ты человек, Данила, — сказал он и поправил очки. — Я по запаху понял бы, кто мне готовит обед, а он — повариха. Стоило ли такого полюбить?

— Один — ноль в твою пользу, чернильная душа. А огурцы она на подоконнике выращивает?

— Два — ноль в мою пользу. Огурцы Корней Захарович поставляет.

— Сдаюсь! Сдаюсь! — воскликнул Данила.

— Так-то лучше. Люблю — лапки вверх.

Данила устроился в кресле и вытянул ноги.

— Попробую рассказать, от тебя все равно не отвяжешься.

Лицо его стало хмурым. Глаза перестали смеяться. Голос был глухой. Чужой.

Да, там кошмарно. Временами ему казалось, что он никогда не выберется. Вулканические бомбы уже не пугали его, страшили только газы. Возникала ли у него мысль бросить Колбина? Нет, такой мысли не было. Он стал бы презирать себя, если бы оставил товарища в беде. Его удивила последняя запись Колбина в дневнике. Может ли он дать прочесть дневник Овчаруку? Почему же нет? Последние, спешно нацарапанные слова адресованы людям, и, пожалуй, Овчарук имеет право прочитать их.

Данила вытащил из стола толстую тетрадь в мягкой обложке и молча вручил журналисту.

«Люди! Романов бросил меня в кратере. Он такой же, как и вы все, не лучше меня и не лучше вас. Люди все одинаковы. Человек всегда думает о себе. Я не обвиняю его. Это еще раз доказывает, что мое кредо незыб…»

Последнее слово Колбин не успел дописать, оно, очевидно, означало «незыблемо».

— Что скажешь? — спросил Данила. — Как можно клеветать на людей, на наших советских людей?

— Не понимаю, как Марина Семеновна могла любить духовного банкрота.

— Но почему он с такой уверенностью пишет, что я его бросил? — спросил Данила.

Овчарук как-то странно посмотрел на него.

— Знаешь, что сказал Колбин, когда очнулся? Он в точности повторил Варе эти же самые слова: «Романов бросил меня в кратере». Варя отчитала его, сказала: «Колбин, Романов вынес вас на своей спине». После этого тот потерял сознание. Третьего дня его в тяжелом состоянии отправили в Петропавловск.

— Убей бог — не понимаю таких людей. Внешне — человек как человек. Осанист. Приятной наружности. Как же это так, а?

— Дело не в осанистости, но он и мне представлялся сильным человеком, — задумчиво, как бы рассуждая сам с собой, сказал Овчарук.

— Почему представлялся?

— Потому, что ты убил его морально. Да, да! Не удивляйся. Убил тем, что спас, и этим разрушил его философию.

Данила пожал плечами:

— В наше время и в нашей стране его философское кредо — абсурд.

— Ну, это ты зря. Индивидуализм очень живуч. Как-то мы проспорили с Колбиным почти всю ночь. Наслушался я от него всякой дребедени. Поверь, не завидую я его жизни.

— Что же, он и в коммунизм не верит?

— Верит. Коммунизм он представляет как общество суперменов.

— Все-таки не могу понять, как он в адской обстановке нашел силы, чтобы написать такое? Это же физически невозможно…

— Трудно поверить, — сказал Овчарук. — Но написал. Значит, не мог не написать. Мне кажется, он в чем-то хотел себя оправдать. И желание оправдаться было сильнее страданий физических.

— В чем, в чем оправдаться? Он же плюнул не только в мою душу, но и в душу советских людей.

— Я ничего не могу утверждать, — машинально листая тетрадь, сказал Овчарук. — Но, кажется, его запись в дневнике имеет какое-то отношение к гибели профессора Лебедянского.

— Ерунда какая! — возразил Данила.

— Может быть, ерунда, а может быть, и нет. Лебедянский и Колбин вместе спускались в кратер вулкана. Что там случилось — одному Колбину известно. Почему бы не допустить мысли — вы в кратере Тиглы очутились в таком же положении, как много лет назад Лебедянский и Колбин. Разница в том, что Колбин бросил тогда своего учителя, а ты, рискуя жизнью, спас его. И в последние секунды какой-то очень сильный внутренний толчок заставил Колбина написать то, что мы читали в дневнике. До этого, может быть, он спорил с кем-то. А этот «кто-то» был, очевидно, дорог ему, и последней записью он хотел убедить оппонента в своей правоте. — Овчарук вздохнул: — Все это мои предположения, Данила. Я просто попытался понять мотивы, побудившие Колбина написать пасквиль в своем дневнике.

Данила лег на постель и закинул руки под голову.

— Ты извини меня, устал… Хватит о Колбине. Расскажи, что будешь делать в редакции?

— Секретарить буду. Два раза отвертелся, а сейчас не удастся, наверное… Да, вот что. Объясни мне, почему Синий взорвался не с такой устрашающей силой, как предсказывали вулканологи? Я верил сейсмограмме.

— Соколова спрашивал?

— Его нет в Лимрах, уехал на Синий.

— Дошлый ты, Овчарук, — засмеялся Данила.

— Профессия, Романов, профессия. Так что же случилось с Синим?

— Я не могу исчерпывающе ответить на твой вопрос. Одни догадки…

— Давай догадки.

— Мне кажется, волна поднималась на поверхность по подземным расщелинам, и это ослабило силу взрыва. Военные, готовясь к операции, промеряли глубину озера. В некоторых местах она достигала трех тысяч метров. А высота вулкана — две тысячи четыреста над уровнем моря. Вполне возможно, что в озере были глубины, превышающие и три тысячи метров… С наблюдательного пункта сила взрыва казалась потрясающей, фонтан огня — невероятно высоким. В этом, очевидно, повинна была ночь…

Через полчаса Овчарук поднялся и начал собираться.

— Жаль расставаться, а придется. Долг — прежде всего. Читай газеты. Прочтешь об операции «Вулкан». Будешь возвращаться в Москву — заезжай. Посидим, поболтаем.

— Я остаюсь на Камчатке.

— Вот обрадовал! — Овчарук засиял. — Тогда на свадьбу пригласи. Ну, ну, не смущайся. По глазам вижу — рад. Ну, дай твою лапу. Вот так. А теперь — пушки вперед!

Колбин метался в постели. Борода взлохмачена. В глазах лихорадочный блеск.

В палату бесшумно вошла сестра. Это была пожилая женщина с добрыми глазами. Но Колбин не видел ее. Внутри у него все горело, там что-то оборвалось, жизнь таяла, это он чувствовал и изо всех сил боролся за нее.

Ах, если бы освободиться от прошлого! Оно терзало душу.

…Кратер вулкана Северного. Мертвая, выжженная земля. Профессор Лебедянский. Профессор, профессор, почему так сияют ваши глаза? Не смотрите же на воронку в центре кратера. Видите, там лава кипит… Ну что вы щупаете мои мускулы? Мускулы что надо… А зачем веревку бросаете в огненную бездну? Конец мне? Зачем? Да скажите же что-нибудь! Что вы там пишете? Мне записка?..

Колбин начал обшаривать себя. Вдруг перед ним возникло лицо полковника Романова. В руках он держит записку. «Отдай! Отдай! — Колбин бросился на школьного товарища. — Верни, слышишь, верни!» Он стал колотить Романова, наконец вырвал и сжал записку в руках и снова увидел себя в кратере вулкана.