Когда пробуждаются вулканы - Михаил Белов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утром я встретил Марину в столовой. Она показалась мне задумчивой и какой-то далекой. Это огорчило меня, но я виду не подал и начал рассказывать о разных вещах, не касаясь того, что занимало нас обоих. Постепенно лицо ее прояснилось, взгляд стал более близким.
— Не знаю, что я буду делать, когда вы уедете от нас, — вдруг сказала она.
— А вы вместе со мной, — ответил я.
Она посмотрела на меня и промолчала…»
Пришла Варя. Полковник Романов закрыл тетрадь и некоторое время молча наблюдал за ней, хлопотавшей у постели больного.
День был в разгаре. На улице солнце сияло ослепительно. За окном дятел деловито долбил старую рябину.
— Нельзя его разбудить? — спросил Петр Васильевич, кивая на Данилу.
Варя покачала головой.
— А мне пора уезжать, — вздохнул он, глядя в окно. — Марина Семеновна дома?
— Сегодня она свободна от дежурства. — Варя внимательно посмотрела на Романова. Женским чутьем она понимала его. — Со вчерашнего вечера места себе не находит… Поговорите с ней.
Направляясь к Марине, Петр Васильевич невольно замедлил шаг. Неспокойно было на сердце. А почему — не понимал.
Он застал Марину на диване с альбомом в руке. Они поздоровались и молча посмотрели друг на друга. Марина первая, не без усилия, заговорила. Он отвечал машинально, невпопад и не отводил глаз от страдальческого, чуть постаревшего за последние сутки лица. Ее смущал этот взгляд.
— Уезжаете? — спросила она.
— Да.
Они умолкли.
— Я так много хочу сказать вам, но ваш вид… Что с вами? За сутки вы словно надломились.
Она промолчала.
Романов за долгие годы работы следователем научился разгадывать, что таится на душе за выражением человеческого лица. И лицо Марины сейчас о многом говорило ему: ее сдержанность, несомненно, была связана с трагедией в кратере Тиглы.
— Вы любите его? — тихо спросил он.
Она отрицательно покачала головой.
— Так что же с вами?
— Не знаю. Я чувствую себя виноватой перед ним, хотя он мне принес одно торг. Мне надо было его удержать, я этого не сделала. Я уже свыклась с мыслью, что жизнь до конца дней мне придется коротать одной. Тут он заявился и стал добиваться меня. Если бы не вы… я, может быть, вернулась бы к нему. Теперь я этого сделать не могу. Вы это знаете, Петр Васильевич.
Она вздохнула и умолкла.
— Наши пути сошлись, Марина. Вот моя рука. Обопритесь на нее.
«Глупо упускать свое счастье», — подумала она, но ничего не ответила.
Он смотрел на нее и ждал ответа.
— Не торопитесь, Петр Васильевич, — сказала она. — Не торопите… Мысль о том, что он страдает…
— Какая непоследовательность, — с горечью сказал он. — В сущности, вы же любите меня.
Она подняла глаза на него, потом молча крепко поцеловала. Это было так неожиданно! Он хотел обнять ее, она легко отстранилась и кивнула на часы: было без пятнадцати три. Что ж, пора!
Накинув шубку, Марина вышла проводить его на крыльцо. Он, не оглядываясь, удалялся от дома. Она хотела крикнуть: «Вернись!» — но не смогла. Плечи ее вздрогнули. Казалось бы, что еще проще сказать одно-единственное слово, но оно осталось несказанным.
Глава тринадцатая
ТАЙНА ГИБЕЛИ ПРОФЕССОРА ЛЕБЕДЯНСКОГО
Данила проснулся от тяжелого забытья, полного лихорадочных видений.
Он находился в той же комнате, где жил до трагедии в кратере Тиглы. Тумбочка стояла возле самой кровати. На ней под марлей — флакончики с лекарствами, термометр, чашка с холодным чаем. В окно лился солнечный свет. Ветка рябины прильнула к верхнему стеклу рамы. Данила смотрел на ягоды, крупные и сочные, пропитанные солнцем и морозом. Выпив чашку холодного чая с лимоном, Данила глубоко вздохнул. В груди не было тяжести, которая давила на него эти дни, и он обрадовался: значит, дело пойдет на поправку.
Пережитое теперь казалось кошмарным сном. Ему все время не хватало воздуха. Он дышал ртом, рвал на груди одежду. Глоток чистого воздуха! Дайте глоток чистого воздуха! Легкие отказывались работать. Туман застилал глаза, и все окружающее казалось кроваво-красным. Он видел красные горы, красных людей. «Почему вы в крови?» — кричал он, но его никто не слышал. В кабине вертолета Данила потерял сознание. Мир провалился в черноту. Отравленный газом мозг машинально ловил еще обрывки разговоров, но разобрать их смысл уже не мог… Данила очнулся три дня назад. Красные круги в глазах исчезли, но все тело было налито тяжестью.
Дверь осторожно открылась. Овчарук вошел в комнату на цыпочках со свертком в руках. Данила невольно улыбнулся. Разве можно представить Овчарука без бот и свертка!
— А-а, пушки вперед! Здравствуй!
— Вот Варя прислала, — сказал Овчарук, расставляя посуду на столе.
— Что это?
— Обед, — коротко бросил журналист.
— Но почему ты? Гордость у тебя есть?
— Гордость? Есть. Ты не сердись. В школе мы втроем ухаживали за ней.
— За кем вы ухаживали?
— Как за кем? За Варей. После занятий один тащил портфель Вари, второй — косынку, третий — берет или еще что-нибудь. Она командовала нами, как хотела, нам это нравилось.
— Почему же ты не женился на ней?
— Как же я мог, когда я женат на ее подруге. Мы с Варей старые друзья. По привычке она и здесь командует мной.
Будто тяжкий груз свалился с плеч Данилы, он от души рассмеялся.
— Я ведь бешено ревновал тебя.
— Знаю. Варя рассказывала.
— Где же твоя жена?
— В Ленинграде аспирантуру кончает.
Наступила короткая пауза. Потом Данила сказал:
— Будем обедать. Не мешало бы отметить мое третье рождение…
— Обедать? Впрочем, я кажется обедал. Сок выпью.
Данила наполнил стаканы томатным соком. Один стакан протянул Овчаруку.
— Пушки вперед! — сказал журналист.
— Пушки вперед! — повторил Данила.
Они чокнулись.
— Еще налить?
— Нет, — Овчарук поставил свой стакан. — Сегодня я уезжаю, отзывают в аппарат редакции, — он придвинул к себе рецепт и стал водить по нему карандашом.
Данила отобрал у него карандаш и принялся за обед.
— Задумался, — пояснил Овчарук и вдруг встрепенулся. — Ты сейчас в состоянии рассказать о событиях в кратере Тиглы? Только подробно.
— Как только поправлюсь, — сказал Данила, не отвечая на вопрос, — первым делом навещу больничную повариху. Своими обедами она и мертвого поднимет.
Овчарук хмыкнул.
— Жалкий ты человек, Данила, — сказал он и поправил очки. — Я по запаху понял бы, кто мне готовит обед, а он — повариха. Стоило ли такого полюбить?