Когда пробуждаются вулканы - Михаил Белов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Колбин закрыл глаза. Ноги горели, как в огне. Левая рука не двигалась.
— Данила Корнеевич, — еле выговорил он, — что у меня с ногами?
— Плохо.
— Знаю, — зло сказал Колбин. — А что с ними?
— Правая нога раздроблена у колена. Я сейчас перевяжу, чтобы остановить кровь.
Колбин приподнялся, посмотрел.
— Данила Корнеевич, — сказал он с трудом, — перережьте ремни кислородного баллона. Его, кажется, вдавило мне в спину.
Выхватив из-за пояса нож, Данила перерезал ремни и передвинул баллон под голову ученого. Колбин почувствовал облегчение. Он знал, что сесть, а тем более встать на ноги уже не сможет.
— Романов, — сказал он, стараясь сосредоточиться, — идите и переложите пробы в свой рюкзак. Да быстрее возвращайтесь. Поможете мне выбраться отсюда.
Данила сделал несколько шагов к рюкзакам. Им овладела страшная усталость. До проб ли сейчас? Он обернулся и увидел, что Колбин смотрит на него.
— Что же вы ждете? — донесся прерывистый голос вулканолога.
Данила подобрал и притащил рюкзаки. Несколько пробирок было разбито. Но пробы, взятые из лавового озера, сохранились. Он переложил их в свой рюкзак.
— В ваших руках моя диссертация и моя слава… — сказал Колбин. — А теперь поднимите меня и тащите… У меня пробит кислородный баллон.
Колбин лежал неподвижно. Сквозь очки он видел белые облака в золотой каемке и трепетную игру лучей солнца на краю кратера.
— Что ж, будем выбираться, — сказал Данила.
Неожиданно вулкан вздрогнул.
Возле Данилы шлепнулся комок лавы. Он отступил в сторону, и опять начался бешеный танец. Газовое облако затянуло кратер. Колбин смотрел на танцующего Данилу и скоро потерял его из вида. «Бросил, бросил», — стучало в голове. Надо было сделать что-то очень важное, но он никак не мог сосредоточиться. Усилием волн он вытащил из бокового кармана куртки тетрадь. В баллоне все меньше и меньше оставалось кислорода. Газы рвали легкие на куски. Мысли путались. Колбин уронил карандаш. «Бежать, бежать!» — кричало в затуманенном мозгу. Он рванулся — и провалился в бездну.
Выплеснув тонны раскаленной лавы и камней, вулкан успокоился.
Колбин лежал на том же месте. Кислородный прибор был сорван. Данила приложил ухо к его груди и уловил чуть слышное биение сердца. Тогда он снял с себя кислородный прибор и надел его на пострадавшего.
Взрыв был сильный, и лавовый град прошел в тридцати-сорока метрах от края колодца. Это спасло Колбина. Рядом с ним лежала тетрадь, покрытая тонким слоем пепла. Данила встряхнул ее и сунул в карман…
Воздух был пропитан сернистым газом, и дышалось тяжело. Носовой платок, которым Данила прикрыл рот, фильтровал воздух и немного облегчил дыхание. «Надо выбраться, надо выбраться», — твердил он себе, переставляя отяжелевшие ноги. Вот стенка кратера. Он немного отдохнул и начал подъем. Карабкался медленно, дрожа и обливаясь потом от изнеможения, ему показалось, что он теряет сознание, и некоторое время он пребывал в каких-то странных сумерках. Но постепенно в голове прояснилось. Внизу колыхалось газовое облако. Он поднял глаза вверх и увидел край кратера.
— Пять метров, — прошептал Данила; язык его словно распух от напряжения, из глаз текли горячие слезы. — Пять метров, — повторил он, перехватывая рукой очередную перекладину веревочной лестницы. У каждого человека в жизни есть свои пять метров. Пройти их бывает труднее и важнее, чем многокилометровый путь.
— Я возьму их, эти пять метров, — шептали запекшиеся губы.
Казалось, и сил уж нет, выдохся, а он еще шевелился — его двигала воля. Наконец руки коснулись края кратера — это был последний метр подъема…
Под вечер Соколов вышел из домика и вскинул бинокль к глазам: с вершины вулкана ползком спускался человек. Через пятнадцать минут вулканолог встретил Данилу, еле передвигающегося, с изрезанными о камни ногами и руками, с Колбиным на спине…
Глава двенадцатая
ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА ПОЛКОВНИКА РОМАНОВА
Ученых доставили в Лимры в тяжелом состоянии. В небольшой поселковой больнице свободных мест не оказалось. Больных разместили в доме приезжих.
Полковник Романов всю ночь просидел у постели Данилы. В четыре утра Варя сказала, что опасность миновала. Он не заметил, как уснул, сидя в кресле. Разбудил его звон разбитого стекла. Было уже утро. В окно виднелся квадрат серого неба. Варя собирала осколки на полу. Она подняла утомленное лицо и улыбнулась. Данила лежал лицом к стенке и тяжело дышал.
— Ну, как? — спросил Петр Васильевич шепотом.
— Дня через два поднимется, — так же шепотом ответила она. — Завтрак на кухне. Я пойду отдохну. Форточку закрывать не надо. Курить выходите на улицу. Больного не будить, пока сам не проснется.
Он кивнул.
— А как другой больной?
Варя неопределенно повела плечами.
— Ногу придется ампутировать, — сказала она.
Петр Васильевич глубоко вздохнул: «ампутировать ногу». Он не испытывал при этом ни радости, ни печали. Тайна гибели Лебедянского, которая мучила его все эти годы, оставалась неразгаданной. Но одно ясно: много лет назад заслуженный профессор и Колбин в кратере вулкана Северного очутились в таком же переплете, в каком оказались три дня назад Данила и Колбин. Колбин тогда бросил своего товарища, а Данила спас. Один струсил — другой нет. Трусость — сестра подлости. И Колбин пошел на подлость, которую нельзя ни оправдывать, ни прощать. «Вот если бы душу ему ампутировали, может быть, он человеком стал бы», — подумал Петр Васильевич и взглянул на Данилу. Тот спал. Дыхание стало медленным и ровным.
После завтрака Петр Васильевич сел за письменный стол и начал перелистывать свой дневник…
«Здравствуй, Камчатка!
Вновь я посетил тебя, страна моей молодости. Мне все гак же милы твои белоснежные сопки, султаны дыма над вулканами, морские прибои, вечно плещущиеся о каменистые берега полуострова. Легкая грусть давит мое сердце. Может быть, это оттого, что здесь все напоминает о молодости. Вон там, на пригорке, стоял дом, в котором я жил. Дом давно снесли. На его месте поставили школу. Я долго смотрел на нее, потом вышел на утес. Океан лежал у ног. Волны катились издалека, словно спешили, чтобы поведать мне тайну жизни.
Очевидно, таков удел человека — на пороге пятидесятилетия размышлять о жизни. С годами мы становимся мудрее. Когда-то я думал, что жизнь можно прожить без семьи, всего себя отдавая любимому делу. Почему так думалось — не могу объяснить, но я ошибался. Должно быть, хорошо, когда возле тебя есть человек, который делит с тобой радости и горести, удачи и неудачи, есть дети — шумные и веселые. У меня в квартире всегда сонная тишина и образцовый порядок, и я никогда не представлял, что тишина может раздражать человека.