Французская волчица — королева Англии. Изабелла - Элисон Уэйр

Эту королеву отождествляют либо с самой Изабеллой, либо с ее дочерью Джоан.{1584} Высказывалось предположение, что Таймутский часослов, с его молитвами на французском языке, заказала Изабелла в качестве свадебного подарка Джоан.{1585} Если это так, то она, должно быть, надеялась, что дочери пойдут на пользу духовные и моральные наставления, содержавшиеся в книге, и она последует моделям поведения, символически представленным на страницах часослова в образах девы Марии и целомудренной Дианы-охотницы.

После празднества шотландские лорды повезли Джоан и Дэвида в замок Кардрос к королю Роберту, который принял Джоан «с искренней приязнью».{1586} Узнав, что Эдуард III отказался присутствовать на свадьбе, Брюс также воздержался от приезда{1587}, поэтому Изабелла так никогда с ним и не встретилась.

Изабелла с Мортимером отправились обратно на юг. До половины пути их сопровождали Томас Рэндолф, граф Морэй, и сэр Джеймс Дуглас — тот самый «Черный Дуглас», который дважды пытался похитить ее. Изабелла знала, что очень не скоро вновь увидится с Джоан. В Англии говорили, будто королева «унизила» принцессу этим «мерзким браком»{1588}, а шотландцы дали своей маленькой королеве-бесприданнице презрительное прозвище «Джоан Миролюбивая».{1589}

28 июля по просьбе Изабеллы Роберт I сделал уступки кое-кому из «ограбленных», в том числе Уэйку, Бомонту, лорду Генри Перси{1590} — что сильно обозлило тех, чьи претензии остались без ответа. Перси получал и другие знаки внимания от Изабеллы и остался ее верным сторонником, в отличие от Уэйка и Бомонта.{1591} Уэйк был зятем Ланкастера, и Изабелла 9 мая лишила его должности судьи в области к югу от Трента, заменив его на лорда Уильяма Зуша, который был обязан своим возвышением «доброй службе королеве Изабелле».{1592} Что касается Бомонта, который так долго был добрым другом, Изабелла никогда не простила ему отступничества.

Королева и Мортимер добрались до Понтефракта 25 июля{1593} и прибыли в Йорк примерно через день после того, как там 31 июля началась сессия Парламента.{1594} Они немедленно созвали совет, чтобы обсудить посылку войск в Гасконь, но Ланкастер, Норфолк, Кент и Уэйк не соизволили явиться.{1595} Смысл их отсутствия не ускользнул от Изабеллы и Мортимера; они должны были понять, что назревает конфликт. Потому разговор о войне был отложен до следующей сессии Парламента.{1596}

Теперь стало пронзительно ясно, что в результате «отвратительного» Нортхэмптонского договора прежние союзники Изабеллы и Мортимера утратили веру в них и готовы их оставить. Дела пошли еще хуже после того, как большая часть первой выплаты компенсации от Брюса исчезла в сундуках Изабеллы вместо того, чтобы пополнить опустевшую казну.{1597} Королева также присвоила налоги, собранные по требованию Ланкастера для борьбы с шотландцами. Вскоре пошли разговоры, что они с Мортимером добились мира и унизили достоинство Англии лишь ради собственного обогащения.

В этом общем климате недовольства стали сказываться и другие обиды. В обществе давно уже нарастало скрытое чувство, что Мортимер переходит рамки дозволенного, и многим досаждало то, что они с Изабеллой монополизировали власть и, как утверждалось, намерены были удержать ее любой ценой.{1598} Дерзость и самонадеянность Мортимера росли и вызывали все большее раздражение. Он раздавал свое покровительство направо и налево, словно король, так как пожалования его сторонникам делались от имени короля и скреплялись Малой печатью, которой распоряжалась Изабелла; это породило жалобы в Парламенте на то, что печатью злоупотребляют.{1599}

Ланкастер теперь непоправимо отдалился от Изабеллы и Мортимера из-за подписания Нортхэмптонского мира, в чем он увидел признак сильного умаления своей собственной власти и влияния. Норфолк, Бомонт и многие из «ограбленных» также чувствовали себя обиженными и униженными. К августу граф Кентский, чья преданность Изабелле уже давно таяла, переметнулся на сторону Ланкастера.

Ланкастер, Норфолк, Кент и другие намеренно не явились на совет в Йорке, выражая крайнее негодование по поводу мира с Шотландией, подрыва их собственного влияния и растущего самовластия Изабеллы и Мортимера. Кроме того, они публично заявляли, что королева узурпировала права сюзерена под предлогом исправления ошибок правления Эдуарда II, и уверяли, будто она и Мортимер за какой-то год совершили больше преступлений, чем Эдуард и его фавориты за двадцать лет.{1600}

Это было грубое преувеличение — но Ланкастер был гонимым человеком, его подстегивал гнев из-за мирного договора, обида из-за наследства Линкольна, отнятого королевой, и решимость восстановить свой авторитет, который Изабелла и Мортимер последовательно подрывали. Он прекрасно понимал, что лишь у него есть возможность создать эффективную оппозицию, но он также знал: стоит ему объявиться открыто в качестве врага, как они вознамерятся его уничтожить.{1601}

Что касается Кента, то он отчаянно хотел как-то искупить тот вред, который нанес Эдуарду II, и вместе с Норфолком чувствовал, что Мортимер узурпировал их позиции как принцев крови. Оба, должно быть, чувствовали, что вознаграждение, полученное ими за поддержку Изабеллы, было ничтожным по сравнению с тем, как она и Мортимер вознаградили самих себя.{1602}

Оставил Изабеллу также епископ Стратфордский, который в будущем конфликте стал «рупором» Ланкастера, выразителем интересов его группировки. Он был одним из немногих основных сторонников королевы, которые не получили никакой существенной награды или должности, и, очевидно, сильно страдал от этого.

Благодаря усилиям Хэма Чигвела многие лондонцы также симпатизировали Ланкастеру, и 12 августа мэр направил дружеское послание ему, Кенту, Уэйку и Стратфорду с благодарностью за милости, оказанные в прошлом городу, и желая их дальнейшего продолжения.{1603}

18 августа двор выехал из Йорка, а 22-го, за день до прибытия в Донкастер, Изабелла отправила Томаса Гартона, управляющего Гардеробом короля, к Ланкастеру — вероятно, с приглашением на совет. Гартон вернулся ко двору в Ноттингеме четыре дня спустя.{1604}

Изабелла и Мортимер были вместе в Ноттингеме 2 августа.{1605} Вскоре после этого Мортимер потерял разом двух сыновей: Роджер умер незадолго до 27 августа, а Джон погиб на турнире.{1606} Эти две трагедии глубоко потрясли Мортимера, но его горе, похоже, выразилось в усиленной агрессивности.

7 сентября двор был в аббатстве Барлингс близ Линкольна, как вдруг Ланкастер явился на переговоры во главе вооруженного отряда, не найдя лучшего способа выразить свое недовольство. Это вызвало большой шум, Изабелла и Мортимер гневно протестовали против такой дерзости и отказывались выслушать жалобы Ланкастера в таких условиях; тогда Ланкастер в ярости стал угрожать, что велит своим людям напасть на них. В конце концов король был вынужден приказать графу изложить свои жалобы перед Парламентом, который должен был собраться в Солсбери.{1607}

Изабелла была потрясена этой сценой. Ухмыляющийся призрак гражданской войны вновь поднял голову, и правительству пришлось соответственно отреагировать, разослав шерифам указы, как поступить с Ланкастером в случае беспорядков. В Уисбече 16 сентября Изабелла и Мортимер издали указ, запрещающий всякие собрания, и сместили всех шерифов, чья лояльность казалась сомнительной.{1608} Вскоре после этого они покинули Уисбеч и направились в Глостер{1609}, где Мортимер начал собирать войска среди жителей Марки. Проланкастеровская хроника «Брут» не без оснований утверждала, что эта открытая стычка с Ланкастером знаменовала наступление периода тирании Изабеллы и Мортимера.

Происшествие в Барлингсе вынудило Ланкастера открыто искать поддержки у жителей Лондона. 14 сентября Уэйк и Стратфорд явились в ратушу и, обратившись к горожанам, публично изложили свои обиды. Они потребовали, чтобы король жил на собственные доходы, чтобы у него было достаточно средств на борьбу с врагами; чтобы мать отдала ему свой огромный удел и жила на установленный обычаем доход для королевы-супруги, чтобы она не злоупотребляла привилегией реквизиции, при помощи которой неоднократно извлекала выгоду для Мортимера и себя, и перестала раздражать людей своими излишествами; чтобы Мортимера изгнали от двора и заставили жить на собственных землях, поскольку он многих лишил наследства с целью приобрести их; чтобы провели расследование причин провала Уирдейлской кампании; чтобы регентский совет мог функционировать без помех или вмешательства извне, и его мнением не пренебрегали; и наконец, чтобы закон и порядок были установлены наделе, а не на словах. Лондонцы громко выразили свое одобрение, и призвали, чтобы эти вопросы были обсуждены Парламентом не в Солсбери, а в Вестминстере.{1610}