Земные радости - Филиппа Грегори

Всадник постепенно приблизился, и Традескант протянул руку за письмом, точно пытаясь отвести удар ножом. Курьер соскочил с лошади и ослабил подпругу.

— А как вы догадались, что это вам?

— Я ждал весточку с того самого момента, как стало известно, что герцог собирается на Ре, — пояснил Джон.

— Значит, будете единственным добровольцем, — бодро произнес курьер. — Когда матросы услышали, что Бекингем снова намерен плыть на остров, у его дома начались беспорядки. Каждый раз, когда герцог выезжает, его карету забрасывают камнями. Говорят, что этот поход проклят и все корабли попадут в водоворот, ведущий прямо в ад. В тавернах пьют за смерть герцога. В церквях молятся за его гибель.

— Хватит, — грубо оборвал Джон. — Отведи лошадь на конюшню. Не желаю слышать этих злых сплетен о герцоге на его земле от его же собственных слуг.

Всадник пожал плечами и перекинул вожжи через голову коня.

— Я больше ему не слуга. Я возвращаюсь к себе домой.

— У тебя что, есть там работа?

— Нет, но я скорее пойду с протянутой рукой от двери к двери, чем отправлюсь с герцогом на остров Горя. Я не дурак. Представляю, как там будут командовать, как будут платить и какие ужасы будут твориться!

Джон кивнул, однако его лицо ничего не выражало. Он повернулся и побрел через лужайку к озеру. Он шел по прелестной узенькой тропинке к причалу напротив лодочного домика, туда, где Бекингем любил грести летними вечерами, иногда с Кейт на корме, иногда в одиночестве с удочкой. Джон сел на причал и уставился на воду. Желтые нарциссы буйно цвели точно так, как он обещал своему господину. Фонтан, который они планировали вместе, журчал в теплом тихом полуденном воздухе. Кувшинки покачивались на поверхности воды; дыхание ветра проносилось над гладким озером, и их бутоны раскрывались и показывали кремовые и белые лепестки. Утки, выведшие за лето второе потомство, подплыли к Джону, громко крякая в надежде на корм. Традескант держал письмо в руке и разглядывал тяжелую печать на сгибе толстой кремовой бумаги. Какое-то время он просто смотрел и не решался сломать печать, не решался разрушить отпечаток кольца Бекингема. Он грелся на солнышке и думал, а что бы чувствовал, если бы это было письмо от господина, который любит его, от человека, который любит его как равного. Что бы он ощущал, если бы Бекингем был не только его хозяином, но и любовником?

Его сердце подпрыгнуло бы при виде запечатанного послания; он был бы счастлив присоединиться к своему господину; душа его возрадовалась бы любому приказу. Если бы они были любовниками, он бы отправился с герцогом на остров Горя, на этот мрачный остров, на явную смерть, с особой безумной радостью, потому что такая любовь, как у них, всепоглощающая и исступленная, может закончиться только смертью. И в этом финале, в битве бок о бок, в товариществе, было бы нечто эротическое и мощное.

Традескант потер глаза. Нет смысла сидеть, глядеть на воду и мечтать, как влюбленная девица. Наверняка это не любовное послание. Это просто распоряжение, которое он должен исполнить, невзирая на личные обстоятельства. Он сломал печать и развернул письмо.

Джон!

Мне понадобятся моя лучшая походная карета, несколько костюмов, шляпы и новые бриллианты. Еще пара коров и несколько кур. Закажи все по моему вкусу.

Привези все сюда, встретимся в Портсмуте. Мы отплываем в начале июля без задержек. Ты отправляешься со мной и будешь при мне, как раньше.

Вильерс

Традескант прочитал письмо один раз, второй. Он держал в руке свой смертный приговор.

Вечер был очень теплым. Болтая ногами над зеркальной гладью озера, как бездельник-мальчишка, Джон полюбовался на мошек, танцующих над тихой водой. Даже в этот момент ему было тяжело поверить, что он должен бросить все и никогда не увидеть снова. Сад, который он создал, деревья, которые посадил, овощи и цветы, которые впервые привез в Нью-Холл, в Англию, — все это у него отнимут. На острове — наполовину скале, наполовину болоте — он умрет за дело, в которое никогда не верил, служа господину, который оказался никудышным человеком.

Бездумная и слепая преданность хозяевам была в нем разрушена. И когда Джон потерял веру в господина, он потерял веру в окружающий мир. Раз его господин не лучше других и не ближе к ангелам, значит, и король не выше его господина и не ближе к небесам. А раз король не божественного происхождения, значит, он не непогрешим, как всегда считал Джон. Ну а если король не непогрешим, значит, все вопросы, которые разумные люди ставили относительно его новых полномочий и недостатков в его руководстве, Джон тоже должен задать. Он должен был задать их давным-давно.

Он ощущал себя полным дураком, упустившим шанс на развитие. Его первый хозяин Сесил учил его думать не о принципах, а о практике. Если бы он внимательнее наблюдал за Сесилом, то увидел бы человека, который на людях всегда ведет себя так, будто король имеет божественное происхождение, но при этом плетет сложные интриги, пытаясь защитить короля как самого обычного смертного, который может ошибаться. Маска королевского величия не обманывала Сесила. Он делал, по сути, ту же работу, что и Индиго Джонс, — украшал и всячески поддерживал королевское величие, но только своими методами. Джонс построил в Нью-Холле лестницу и мраморную ванную комнату. Традескант наблюдал за его трудом. Джонс вовсе не напоминал священнослужителя, совершающего таинства, он был обыкновенным человеком, отличным профессионалом. Своей лестницей он создал иллюзию величия. Но Традескант, знакомый с закулисным миром благодаря Сесилу как главному режиссеру, был захвачен самим зрелищем, костюмами и хитрой мистерией. Он был уверен, что лицезреет богов. Тогда как все, что было в действительности, — это Елизавета, хитрая старуха, ее племянник Яков, распутник, и его сын Карл, глупец.

В Традесканте не было жажды мести. Привычка любить хозяина и короля, которые стоят выше, слишком глубоко въелась в его сознание. Он переживал потерю веры, будто это была и его вина. Утратить веру в короля и господина — словно утратить веру в Бога. Вера пропала, но человек все еще выполняет ритуалы служения, снимает шляпу и придерживает язык, так чтобы не поколебать веру других. Джон мог усомниться в своем господине и в короле, но никто, кроме его семьи, не должен был знать об этом. Он мог усомниться в том, что Господь повелевал ему следовать заповедям, и в том, что в число этих заповедей включено приказание подчиняться королю. Но в церкви ему не хотелось встать и отречься от Бога, когда священник читал краткую молитву во здравие короля и королевы. Джона воспитали как человека с чувством долга и лояльности. Он не мог полностью измениться только потому, что его сердце разбито и вера ушла.