В плену сомнений - Дебора Мартин

И если Джулиана не может принять его условия, она потеряет его навеки. Он не станет силой удерживать ее в браке, который ей кажется столь обременительным.

При этой мысли его пронзила такая боль, что он выругался и в сердцах смахнул на пол все, что лежало на туалетном столике. С горьким удовлетворением Воган увидел, что разбились вдребезги флакончики с духами и рассыпались драгоценности, которые она хранила в своих миниатюрных шкатулочках. Выплеснув свой гнев на ни в чем не повинные безделушки, он направился вон из комнаты, наступая на хрустевшее под его сапогом разбитое стекло, задыхаясь от удушающего запаха пролившихся духов.

Неожиданно он поскользнулся на чем-то большем, чем осколки стекла. Рис почувствовал, как под его весом неизвестный предмет на полу раскололся пополам. Он отшвырнул его в сторону ногой и замер, когда увидел, что это было.

Ложка. И если память его не подводит, то была та самая «ложка любви», которую он по валлийскому обычаю подарил ей в ночь накануне их свадьбы.

У него перехватило дыхание. Он присел и поднял расколовшиеся половинки. Да, это была та самая ложка, которую он собственноручно вырезал для Джулианы. Он осмотрелся вокруг и быстро обнаружил шкатулку, где, видимо, и хранилась ложка, а также клочок пожелтевшей шелковой ткани, в которую он тогда завернул памятную вещицу. Рис долго смотрел на украшенную драгоценными каменьями шкатулку, в которой хранился его подарок, и на две половинки своей ложки. Боже милосердный, она хранила ее все эти годы! В специально отведенном для этого месте. Она не спрятала ее и не выбросила. Пусть она хранила в тайне от всего света их брак, но вот доказательство, что она о нем не забывала. Воган сжал в руках древний символ валлийских суп-ружеств… символ, который он безжалостно разрушил. Вот так же его отказ поехать в Нортклифф разрушит их любовь…

— О Джулиана, любимая, — хрипло прошептал он, с силой сжимая в руке две деревянные половинки. — Что ты со мной сделала?

Каким же глупцом он был еще несколько недель назад, когда ворвался к ней в Нортклифф-Холл. Он хотел заставить ее страдать. Но он убедился лишь, что по-прежнему любит ее.

Сейчас уже неважно, какие планы мести вынашивал он эти долгие шесть лет. Неважно, что когда-то он жил без нее. Сейчас сама эта мысль казалась Рису непереносимой… Джулиана покинет его, в его жизни ничего не останется.

Хуже всего, что в прошлый раз у него не было выбора. Теперь же выбор целиком зависит от него. Она заставляет его выбирать — жить с ней или без нее.

И если он ошибется, то винить будет некого. Только самого себя.

Час, когда в Нортклифф-Холле обычно подавался завтрак, пробил, и Джулиана ожидала за столом, когда наконец появится ее семья. Никто из родных пока не знал, что она уже здесь. Джулиана приехала среди ночи, упросила экономку никого не будить и отправилась досыпать в свою девичью спальню.

К сожалению, проспала она совсем мало. Как она могла спать, когда все время перед ее глазами стояло лицо Риса, каким оно было, когда он касался их сплетенными руками ужасных шрамов на своем теле? Он был так мрачен, так встревожен, а вот теперь она подала ему новый повод сомневаться в ее любви и верности.

Но Джулиана не могла поступить иначе. В этом она была уверена. К тому же, что сделано, то сделано. Сейчас, должно быть, он уже прочел ее записку и понял, что она задумала.

Как-то он поступит? Приедет ли? Или — самое худшее — примчится сюда в ярости, чтобы утащить ее обратно в Ллинвидд? Это бы страшно унизило ее, ведь стало бы ясно, что ему по-прежнему нет дела до ее желаний.

Разумеется, если он не приедет, будет не менее унизительно. Ведь Рис откажется таким образом выказать ей свое доверие.

— Экономка сказала, что ты здесь, — раздался голос от двери. — Слава Богу, ты приехала.

Дарси. Ее сердце внезапно гулко забилось, и она повернулась лицом к брату, который тоже стал для нее возмездием Господним. Но когда она взглянула на него, гнев в ее душе уступил место сочувствию.

Джулиана не видела его три недели, и за это время Дарси так изменился, будто прошла целая жизнь. Его лицо исхудало и побледнело, словно маска смерти. Глаза же, наоборот, казались необыкновенно живыми и блестящими, но в них таились боль и отчаяние. Одежда свободно висела на нем, и в его движениях не осталось и следа от былой энергичности.

Несмотря на все, что он сделал плохого, в Джулиане проснулась жалость.

— Доброе утро, Дарси, — произнесла она мягче, чем ей хотелось бы.

Казалось, Нортклифф растерялся от ее непривычной кротости.

— Я… я боялся, что ты не приедешь. Ты имела полное право так поступить после того, что я сделал с тобой.

— Дарси, я…

Он поднял руку, моля о молчании.

— Пожалуйста, Джулиана, не говори ничего. Ты не сможешь сказать ничего, что было бы более жестоким, чем те слова, которые я сказал себе сам.

Дрожащими руками он вынул из кармана табакерку, извлек из нее понюшку табаку, понюхал и, вернув табакерку на прежнее место, принялся расхаживать вдоль стола.

— Оувертон рассказал мне в подробностях, как Во-ган разговаривает с тобой, как он подозрителен, и я подумал, что сойду с ума. Я хотел было уже броситься в Алинвидд, привезти тебя домой, силой вырвать из рук этого мерзавца, но Оувертон остановил меня. Он сказал, что тебе это не понравилось бы.

— Да, именно это я ему и сказала.

Дарси замолчал и растерянно поглядел на сестру.

— Но ты приехала! Тогда я не понимаю, что это значит. Ты приехала, чтобы остаться? Я не верю, что Воган разрешил тебе приехать. После того, как он сделал столь эффектный жест на собрании совета и разрушил мое будущее в политике, у меня не осталось никаких сомнений, что он поклялся уничтожить меня.

— Рис знает, что я здесь. Возможно, он присоединится ко мне завтра утром, хотя, должна признать, мы оба были удивлены твоему приглашению.

Внезапно Дарси рухнул в кресло.

— Я не хотел, но Оувертон настоял, чтобы я пригласил и его. Он сказал, что мы должны относиться к вам как к мужу и жене, как к семье.

«Ах, да», — криво улыбнувшись, подумала Джулиана. Она должна была знать, что в этом доме один только Оувертон склонен совершать гуманные поступки. Дарси же — никогда.

Когда же Дарси превратился из заботливого брата в одержимого тщеславием политикана? В ночь, когда он предал ее и Риса? Или еще раньше?

А может, его теперешнее самоуничижение просто игра? Она смяла в руке лежавшую у нее на коленях салфетку. Вряд ли, судя по его жалкому виду. И все же она должна кое-что выяснить.

— Лорд Девоншир действительно угрожал, что откажется принимать участие в общем предприятии, или ты придумал это, чтобы вернуть меня и бросить в его объятия?