Тропа барса - Петр Катериничев

Минуту, две, три…

Не нужно думать, просто почувствовать…

Аля вышла из душа, завернувшись в огромную махровую простыню. Медвежонок лежал на кровати и косил на нее лиловым глазом.

— Потап… — ласково прошептала Аля, погладив медвежонка по мягкой шкурке. — Помнишь считалочку? Ехала машина темным лесом за каким-то интересом…

Инте-инте-интерес, выходи — на букву "С".

«Ехала машина темным лесом за каким-то интересом…» «А в машине сидела девочка Аля. У нее был мишка Потап. С виду он был плюшевый, но на самом деле — живой и умный», — словно услышала девушка голос отца.

— Ты умный, Потап? И поэтому такой молчаливый и грустный? Или тебе досталось там, в плену? Не грусти…

«А больше всего ему было грустно потому, что он не умел говорить. И не мог рассказать девочке о том, какой он .и как он ее любит. Но Потап верил в то, что когда-нибудь девочка научится понимать его безо всяких слов».

— Потап, что ты хочешь мне сказать?.. — произнесла Аля еле слышно.

— Ты можешь меня выслушать? — Маргарита была одета в длинное вечернее платье до пят. Маэстро невольно залюбовался ею. — Где ты витаешь?

Маэстро снова окинул ее взглядом с головы до ног: и — Как сказал Александр Сергеевич: что хорошо, то хорошо…

— Это сказал не Пушкин. Это сказала Лаура, узнав, что Дон Гуан шел прямо к ней.

А за минуту перед тем — Гуан проткнул шпагой ее любовника, на что девица отреагировала вполне в духе времени: «Эх, Дон Гуан, досадно, право. Вечные проказы — а все не виноват»….

— Ужасный век, ужасные сердца… Марго, я теперь не готов к литературном диспутам. Сейчас я поговорю с этой девочкой, а потом мы уедем.

— Далеко?

— Не особенно.

— Влад, я как раз хочу поговорить с тобой…

— О «Каменном госте»?

— Нет. Я могу говорить с тобой серьезно?

— Серьезно? Интересно, о чем?

— Об этой девочке. И о тебе.

— Марго, не бери в голову, это чистый бизнес.

— Именно поэтому. Я не хочу, чтобы она участвовала в твоем чистом бизнесе.

— Да?

— Да. Аля этого не переживет.

— Марго… Ты ошибаешься по поводу этой девчонки. Она способна выживать в таких условиях, что… Знаешь, каждый человек выбирает себе тропу. И идет по ней. Люди — как звери. Есть змеиные тропы, есть — кабаньи. И есть тропы одиночек, тропы барсов. Они охотятся высоко в горах и иногда упорно стремятся к снежным вершинам. Там нет для них ни еды, ни питья — ты знаешь, снег в горах совсем не то, что вода, он не утоляет жажды… Тем не менее эти дикие кошки карабкаются по неприступным склонам, пока не обессилят. Они не хотят погибать, гнить, они хотят бессмертия. Может быть, бессмертие и представляется им заоблачной снежной вершиной?.. Тела барсов не подвержены тленью, их не растерзают ни шакалы, ни волки, шкуры их не достанутся кому-то украшением или одеждой. Барсы не умирают, они уходят. В вечность. Как люди, идущие их тропой. Маэстро прикурил, чиркнув длинной спичкой, закончил:

— Эта кошечка может пережить всех. Пока не решит, что ей пора туда, к вершине.

— Все это слова, Маэстро…

— Поверь мне, я давно не ошибаюсь в людях.

— Может быть. Только… Сейчас она устала. Отпусти ее.

— Это невозможно, Марго.

— Маэстро… Может, ты и гений, но ты безжалостен.

— Как всякий гений, — пожал плечами тот.

— Сделай исключение.

— Исключение? Из чего? Из чего я могу исключить эту девчонку? Из жизни?

— Ради Бога, не устраивай очередное шоу… — Шоу? А что есть вся наша жизнь, как не шоу? Закат (империй сопровождается общим психозом: люди ничего не хотят знать, кроме шутовского представления! Вот только для водевиля в нем слишком много крови. Впрочем, и это не ново. Особенно на закате империи. Ты вспомни, Марго, чего хотели римляне? Хлеба и зрелищ! И — ничего больше!

Нахлебавшись из корытца, они шли смотреть на кровь, на реки крови, и их любимцем становился тот император, что проливал ее больше! Нет, не на полях сражений — в цирках! Люди… Что может быть сладостнее для них, чем видеть чужую смерть?!

Тогда… Тогда люди были бесхитростней и проще, теперь они лицемерны и лживы, как ехидны! Посмотри на любой город! Он словно вымирает по вечерам: все сидят запершись в своих квартирках, не желая знать, не желая видеть того, что происходит снаружи! А снаружи — тьма! Взрывы, убийства и нескончаемая глумливая клоунада…

— Прекрати, Маэстро! — чуть скривив губы, произнесла Маргарита.

Но мужчина, казалось, ее даже не услышал. Большими шагами он мерил комнату, лицо меняло выражения быстро и нервно.

— Скажешь, где-то там, за океаном, лучше? Их фильмы-шоу собирают десятки миллионов зрителей, кукольные эпопеи, кукольные злодеи, кукольные герои…

Вдребезги разлетаются стекла рушащихся небоскребов, в месиво превращается людская плоть, и льются, льются тонны бутафорской крови! Век железа и крови все никак не может насытиться под занавес! Великая империя римлян захлебнулась бы в той крови, что пролита людьми самого «образованного и гуманного» века, она захлестнула бы бессмертный Рим, будто воды нового вселенского потопа!.. Да…

Римляне были честнее: они не скрывались за бутафорией… А мы… Все не можем насытиться… Под занавес… И ни у кого не хватает отваги объявить конец этому представлению… Ни у кого не хватает отваги…

Маэстро опустился в кресло. Лицо его было необычайно бледным и казалось смертельно уставшим; на лбу блестели бисеринки пота.

— От чего я могу уберечь эту девчонку? — тихо произнес он. — И почему это нужно делать?

Маргарита смотрела на него широко раскрытыми глазами. Потом произнесла тихо:

— Маэстро… А ведь ты сумасшедший.

Тот улыбнулся горько и устало, и в этой улыбке не было и тени игры.

— К сожалению, я совершенно нормален. Абсолютно. У меня нет иллюзий.

— Жизни без иллюзий не бывает.

— Вот именно. Поэтому я всегда предпочитаю смерть. Она честнее.

— Маэстро… Ты…

— Закончим этот разговор. Марго.

— Пожалуй.

Маэстро приподнял брови:

— Твой тон…

— Девочка останется у меня, — глядя ему в глаза, твердо произнесла женщина. — А ты убирайся. Делай свой бизнес. Один.

— Маргарита… — Маэстро смотрел на нее с нескрываемым удивлением.

— Ты плохо расслышал? Я сказала — убирайся.

— Ты… решила?

— Да. Я решила. И решений своих, как ты знаешь, не меняю.

Створки дверей холла за спиной Маэстро неслышно разошлись. Появились два крепких парня в одинаковых костюмах. Их правые руки были скрыты полами пиджаков.

— Ах, Маргарита… — Маэстро поднес руки к своему лицу, провел тонкими нервными пальцами… — Все-таки этот мир хорош. Он не перестает удивлять. Даже такого, как я. Это твоя личная инициатива или…

— Что — или?

— Есть такая аббревиатура… Человек из трех букв. Для знатоков штучка… Ах, милая дама… Любите ли вы театр?.. Любите ли вы его так, как люблю его я?..

— Не юродствуй, Маэстро.

— Помнишь монолог Лира? «Увидишь — я верну ту власть, с которой, ты думаешь, расстался я навек!» Я тебе уже не нравлюсь? Тебе нравится Лир?

— А какая между вами разница?

— Вот даже как… Хм… Итак, Лир. Ты стала поклонницей силовых методов, Марго?

— Да. Если иные бессильны.

— Согласись, это скорее в моем стиле.

— Ты совсем свихнулся с годами.

— Может быть, может быть… Ну что ж… Прощай, Маргарита. — Маэстро подмигнул, пропел:

— Жить без любви, быть может, можно, но — как?.. — Отвесил ей церемонный поклон, легко подхватил со стула черный сюртук. — Хотя жаль.

— Маэстро…

— Я знаю, что предают только свои… Мне казалось, я давно привык, но…

— Маэстро, ты ненормальный!

— Лир — нормален?

— Он понятнее.

— Ты не спасешь этим девчонку. Наоборот.

— Маэстро, я все решила. Все.

— Жаль.

Он задержал на ее стройной фигуре долгий взгляд, словно стараясь запомнить ее навсегда именно такой, повернулся на месте и пошел к выходу. Поднял правую руку, слегка пошевелил пальцами…

Двое охранников чуть посторонились, но держались настороженно, не сводя с него пристальных взглядов.

Маргарита застыла у стола. На глазах ее блестели слезы.

Маэстро шел к выходу танцующей походкой и вдруг… споткнулся. Сюртук неловко взлетел вверх, а сам он согнулся в падении…

Тяжелый нож, пущенный с огромной силой, пробил сердце. Женщина медленно сползла на пол. Влага так и застыла в глазах невыплаканными слезами…

Охранники успели лишь выхватить пистолеты. Короткий плоский нож торчал у каждого из шеи. Один упал навзничь, спиною на пол, второй, хрипя и захлебываясь кровью, силился удержать ствол и сделать выстрел.

Маэстро приблизился, спокойно забрал из слабеющей руки пистолет, произнес:

— Извини, старина. Бросок был не совсем точен, — и одним движением вогнал лезвие до конца. Охранник дернулся и безжизненно рухнул на пол.

Маэстро вернулся к телу Маргариты. Посмотрел, чуть склонив голову. Сдул с ладошки поцелуй: