Полет сокола - Уилбур Смит

К другим племенам он относился с не меньшим презрением. «Розви — народ хитрый и скрытный, трусливые и вероломные потомки жадных до золота работорговцев, которых они называют мамбо. Династия мамбо была уничтожена разбойниками ндебеле, их собратьями — шангаанами из Гунгунды и кровопийцами ангони».

Племя каранга, по мнению Фуллера, — сборище «трусов и почитателей дьявола, что засели в пещерах и крепостях на вершинах холмов, творят неслыханные святотатства и оскорбляют всевышнего своими богохульными обрядами, которые совершают в разрушенных городах, где когда‑то правил их Мономотапа».

Упоминание о Мономотапе и разрушенных городах приковало взгляд Зуги. Он с нетерпением стал читать дальше, ожидая найти подробности, но мыслями Фуллера завладели другие идеи, он перешел к теме страданий и жертвенности, столь любимой христианскими проповедниками.

«Благодарю Господа, всемогущего отца моего, за то, что Он избрал меня своим мечом и в знак любви и снисхождения отметил меня. Сегодня утром, проснувшись, я узрел стигматы на ладонях и ступнях, рану на боку и кровоточащие царапины на лбу от тернового венца. Я ощущал ту же сладостную боль, что терзала самого Христа».

Болезнь охватила мозг, поразив центры зрения и осязания. Вера Фуллера Баллантайна превратилась в религиозную манию. Эту страницу и несколько последующих сын также вырезал и бросил в пламя костра.

За бредовыми рассуждениями шли страницы, полные здравого смысла, — болезнь захлестывала мозг и спадала, как прилив и отлив. Следующая запись в дневнике была датирована пятью днями позже сообщения о стигматах. Начиналась она с наблюдений за положением небесных тел в точке неподалеку от того места, где сейчас сидел Зуга, если верить хронометру, который не сверяли почти два года. О стигматах больше не говорилось ни слова — похоже, они исчезли таким же чудом, как и появились. Краткие содержательные записи были сделаны прежним аккуратным почерком.

«Народ каранга исповедует разновидность культа предков, требующую регулярных жертвоприношений. Эти люди чрезвычайно неохотно обсуждают все, что касается этой церемонии и их отвратительной религии. Однако, хорошо владея языком каранга, я сумел завоевать уважение и доверие некоторых туземцев.

Их главное святилище, где стоят идолы предков, находится в месте, которое они называют «гробница царей», а на их языке — «Зимбабве» или «Симбабви», по‑видимому, к юго‑востоку от моего теперешнего местонахождения. Возглавляет богомерзкий культ жрица, которую называют «Умлимо». Когда‑то она жила в самой «гробнице царей», но с приходом разбойников ангони бежала оттуда и скрывается в другом священном месте. Умлимо имеет такое влияние, что даже безбожники ндебеле и кровавый тиран Мзиликази шлют ей дары.

Грязное язычество глубоко укоренилось в умах этого народа, и они упорно отвергают слово Божье, которое я несу. В откровении, ниспосланном мне голосом всевышнего, было сказано, что он избрал меня для похода в цитадель зла, именуемую Симбабви, дабы низвергнуть безбожных идолов — так же, как Моисей, спустившись с горы, низверг и уничтожил золотого тельца. Господь всемогущий также поведал мне, что я избран найти и погубить верховную жрицу зла в ее тайном убежище и разорвать узы, наложенные ею на разум этих людей, дабы они смогли проникнуться словом Христовым».

Зуга быстро перелистывал страницы. Казалось, они написаны двумя совершенно разными людьми — трезвым ученым с четким аккуратным почерком и религиозным маньяком с буйным воображением и трясущейся рукой. Иногда перемена происходила от строчки к строчке, в других местах характер записей оставался постоянным на протяжении нескольких страниц. Зуга читал внимательно, боясь пропустить что‑нибудь важное.

Полдень давно миновал, глаза болели, словно в них насыпали песка. Майор уже не первый час вглядывался в поблекшие страницы, мелко исписанные выцветшими самодельными чернилами.

«Дата: 3 ноября. Положение: 20°05′ северной широты, 30°50′ восточной долготы. Температура 40° в тени. Жара невыносимая. Дождь собирается каждый день и никак не идет. Достиг логова Умлимо».

У Зуги заколотилось сердце: он чуть не пропустил эту краткую строчку — она была втиснута в самый низ страницы. На следующей верх взял безумец:

«Восхваляю Господа, создателя моего, истинного и всемогущего спасителя. Да свершится воля твоя!

Я вошел в гнусный склеп Умлимо и предстал перед ней орудием гнева Господня. И заговорила она голосами Вельзевула и Белиала, Азазела и Велиара и мириада воплощений Сатаны. Однако я стоял неколебимо, вдохновленный словом Божьим, и она замолкла, поняв, что не может совладать со мной. Тогда я убил ее, и отсек ей голову, и вынес на свет. Той же ночью явился ко мне Господь и возвестил: «Иди, верный и возлюбленный слуга мой, и не знай покоя, пока не будут низвергнуты безбожные идолы».

И я поднялся и пошел, ведомый и охраняемый рукой Господа».

Что здесь правда, а что — бред безумца, фантазии больного мозга? Зуга продолжал читать:

«Всемогущий вел меня, пока я не пришел в обитель зла, где почитатели дьявола отправляли свой богомерзкий культ. Слуги мои бежали, убоявшись духов, и даже верный старый Джозеф, никогда прежде не оставлявший меня, не решился проникнуть за каменную стену. Я оставил его, корчащегося от страха, в лесу и прошел один между высокими башнями.

Как и обещал Господь, я нашел там языческие кумиры, убранные цветами и золотом и обагренные кровью жертв. Я низверг и разбил их, и никто не мог противостоять мне, ибо я был мечом Сиона, перстом самого Господа…»

Запись внезапно обрывалась, словно сила религиозного экстаза помешала автору закончить. На последующей сотне страниц никаких упоминаний о городе и золотых идолах не обнаружилось.

Может быть, город и все остальное существовало лишь в воображении безумца, подобно чудесным стигматам на теле?

Зуга вернулся к первой записи, описывавшей встречу отца со жрицей Умлимо, сделал грубый эскиз карты, отметив широту и долготу, и переписал текст своим шифром. Он аккуратно вырезал соответствующие страницы из дневника отца и сжег одну за другой, задумчиво глядя, как они темнеют, скручиваются и вспыхивают ярким пламенем. Потом палкой истолок пепел в пыль и лишь тогда успокоился.

Последний из четырех дневников был заполнен не до конца. Он содержал подробное описание караванного пути, ведущего от «залитых кровью земель, где разбойничают злобные импи Мзиликази», на пятьсот миль к востоку, туда, «где зловонные невольничьи корабли ждут несчастных, переживших опасности этого позорного пути».