Полет сокола - Уилбур Смит

«Я прошел по этой дороге до восточных предгорий, — писал Фуллер, — и повсюду находил отвратительные следы караванов, которые готов предъявить миру: белеющие кости и кружащиеся грифы — как часто я встречал их! Найдется ли на этом несчастном континенте хоть один уголок, не опустошенный работорговцами?..»

«Эти откровения заинтересуют сестру», — подумал Зуга, быстро просматривая и помечая следующие записи. Торговле рабами Фуллер Баллантайн посвятил больше ста страниц.

«Сегодня мы поравнялись с караваном невольников, бредущим по холмистой местности на восток. В подзорную трубу я насчитал больше сотни несчастных, в основном подростков и молодых женщин. Хозяева рабов — чернокожие, я не смог разглядеть среди них ни арабов, ни европейцев. Несмотря на отсутствие каких‑либо племенных знаков различия вроде перьев, я не сомневаюсь, что они относятся к народности амандебеле, для которой характерно особое телосложение, и, судя по направлению, происходят из страны, где правит тиран Мзиликази, о чем свидетельствует и оружие — копья с широким лезвием и длинные щиты из бычьих шкур. Двое или трое несли мушкеты.

В настоящий момент караван стоит лагерем не более чем в трех милях от меня и на заре продолжит свой скорбный путь на восток, где, без сомнения, ждут арабские и португальские работорговцы, которые купят несчастных, как скот, и погрузят на суда, чтобы отправить на другой край земли.

Господь говорил со мной, я отчетливо слышал его голос, повелевший спуститься вниз и, подобно мечу его, поразить безбожников, освободить рабов и спасти смиренных и невинных.

Со мной идет Джозеф, мой надежный и верный спутник на протяжении многих лет. Он может стрелять из второго ружья. Меткость его оставляет желать лучшего, но храбрость не подлежит сомнению. Да не оставит нас Господь!»

Следующая запись шла в четвертом дневнике последней:

«Пути Господни чудны и неисповедимы, он возвышает, он и низвергает. Вместе с Джозефом я, как повелел мне Господь, спустился в лагерь работорговцев, и мы вихрем налетели на них, как израильтяне на филистимлян. Богомерзкие язычники обратились в бегство, и казалось, что мы побеждаем, но потом Господь в своей несказанной мудрости покинул нас. Один из неверных налетел на Джозефа, пока тот перезаряжал ружье, и прежде чем я метким выстрелом уложил врага Господня, нечестивец насквозь проткнул Джозефа ужасным копьем.

С именем Божьим на устах я продолжал бой в одиночку, и в страхе перед моим гневом неверные скрылись в лесу, но один обернулся и выстрелил в меня из мушкета. Пуля попала в бедро. Мне чудом удалось скрыться — работорговцы вернулись, чтобы убить меня, но не погнались за мной, и я вернулся в свое укрытие.

Однако положение мое ужасно — я удалил из бедра пулю, но кость сломана и я навсегда останусь калекой. Кроме того, я потерял оба ружья: одно осталось лежать вместе с Джозефом, другое я не оставил, будучи не в силах нести. Я послал за ружьями женщину, но работорговцы уже забрали их.

Носильщики, видя мое состояние и зная, что я не могу им помешать, все до одного разбежались, но прежде разграбили лагерь и унесли все ценное, включая ящик с медикаментами. Со мной осталась только женщина. Сначала я сердился, когда она прибилась к экспедиции, но теперь вижу в этом промысел Божий, ибо она, хоть и язычница, своей верностью и преданностью превосходит всех, не считая покойного Джозефа.

Что может человек в этой жестокой стране без ружья и хинина? Не урок ли это для меня и моих потомков, урок, преподанный самим Господом? Способен ли белый человек выжить здесь? Не останется ли он навсегда чужим, станет ли Африка терпеть его, когда он потеряет оружие и лекарства?»

Запись завершалась горестным воплем:

«О Боже, неужели все было напрасно? Я пришел, чтобы нести слово твое, но никто меня не слушал. Я пришел, чтобы обратить грешников, но не изменил ничего. Я пришел проложить дорогу христианству, но ни один христианин не последовал за мной. Молю тебя, Господи, яви мне знак, скажи, что путь мой был верен, а цель — истинна!»

Зуга откинулся назад, закрыв лицо руками. Глаза жгло не только от усталости — он был глубоко тронут. Фуллер Баллантайн легко вызывал ненависть к себе, но презрения не заслуживал.

Робин тщательно выбрала место — на берегу отдаленного бочажка в сухом русле, скрытого от посторонних глаз, — и время, знойный полдень, когда солдаты и носильщики мирно храпели в тени. Фуллеру доктор дала пять капель драгоценной опийной настойки, чтобы утихомирить, и оставила на попечении женщины каранга и Джубы, а сама спустилась с холма к брату.

За десять дней, прошедших с появления Зуги, они едва перемолвились парой слов. Майор ни разу не наведывался в пещеру, и Робин видела его лишь раз, когда спускалась в лагерь за продуктами. Получив через Джубу записку с требованием вернуть бумаги отца, Зуга тут же прислал носильщика с жестяной коробкой. Такая поспешность вызывала подозрение. Взаимное недоверие росло, отношения брата с сестрой ухудшались, и поговорить нужно было немедленно, пока они не рассорились окончательно.

Зуга ждал, как она и просила, у болотца с зеленой водой, в редкой тени дикой смоковницы, и курил самодельную сигару из местного табака. Увидев сестру, он вежливо приподнялся, но взгляд остался настороженным.

— У меня мало времени, милый братец, — ласково начала Робин. Зуга мрачно кивнул. — Отца нельзя оставлять надолго. — Она замялась. — Не хотелось просить тебя подниматься на холм, раз тебе так неприятно. — В глазах брата сверкнули зеленые искры, и она поспешно продолжила: — Нужно решить, что делать дальше, не сидеть же здесь до бесконечности!

— Что ты предлагаешь?

— Отец чувствует себя намного лучше. Я подавила малярию хинином, а другая болезнь… — запнулась Робин, — поддается лечению ртутью. Меня всерьез беспокоит только его нога.

— Ты говорила, что он умирает, — спокойно напомнил Зуга.

Робин, не выдержав, фыркнула:

— Что ж, сожалею, что приходится тебя разочаровывать.

Лицо Зуги превратилось в бронзовую маску. С трудом сдерживая ярость, он хрипло процедил:

— Это недостойно тебя.

— Прости, — виновато потупилась она, потом глубоко вздохнула. — У отца сильный организм, он борется, а еда, лекарства и хороший уход сотворили чудеса. Думаю, если вернуть его в цивилизованный мир и доверить опытному хирургу, можно было бы вылечить язвы на ноге и даже срастить кость.

Майор долго молчал. Его лицо оставалось бесстрастным, лишь глаза выдавали борьбу чувств, происходившую в душе. Наконец он заговорил:

— Отец сошел с ума, ты сможешь исцелить его разум?