Срединное море. История Средиземноморья - Джон Норвич

Это не значит, что подобные столкновения никогда не происходили: история этой войны — национальный эпос во всех смыслах этого выражения, история бесчисленных битв, больших и малых, обдуманных и случайных, разыгрывавшихся на всем пространстве от выхода из Дарданелл, где венецианский флот собирался каждую весну в надежде блокировать врага в проливе, до островов Эгейского архипелага и рейда близ самой Кандии. Она также богата подвигами: Джакомо Рива, который в 1649 г. загнал турецкий флот в маленькую гавань на Ионийском побережье и разнес в щепки; Ладзаро Мочениго, в 1651 г. близ Пароса двинувшийся вопреки приказу своего адмирала в атаку на целую вражескую эскадру и, несмотря на ранения, обратил ее в бегство; Лоренцо Марчелло, который ввел свои суда прямо в Дарданеллы в 1656 г., но погиб, так и не увидев одну из полнейших и ошеломляющих побед за всю войну, и опять-таки Ладзаро Мочениго, уже ставший капитан-генералом, — его эскадра из 20 судов гнала 23 три вражеских корабля вверх по проливу и далее по Мраморному морю вплоть до стен самого Константинополя.

И все же, несмотря на славные достижения, на превосходное искусство мореплавателей и проявленную храбрость, чувствуется отсутствие общего плана действий: более продуманная оборона ближайших подступов к осажденному городу могла бы позволить эффективнее отрезать нападающих от прибывающих подкреплений и подвозимых припасов. Вопреки всем усилиям венецианцев они продолжали преодолевать их заслон, и даже в моменты наивысшего триумфа обороняющиеся в глубине души понимали, что падение Кандии — всего лишь вопрос времени.

Лишь одно могло ее спасти — сильная, энергичная поддержка европейских государств. Можно доказать, что всю историю османской экспансии в Европе можно объяснить вечной неспособностью христианских князей объединиться для защиты своего континента и своей веры. Они не делали этого со времен Третьего крестового похода, состоявшегося почти пятьсот лет назад; не сделали они этого и сейчас. Вновь и вновь Венеция обращалась к ним, постоянно подчеркивая, что на весах лежит не просто будущее неприметной венецианской колонии, но безопасность христианского мира как такового, что потеря Крита будет означать потерю половины Средиземноморья. Германский император указал на то, что недавно подписал двадцатидвухлетний мир с Портой; из Испании, ко всеобщему изумлению, его католичнейшее величество отправил посла в Константинополь, принадлежавший неверным; Франция, верная своей двойной игре, время от времени тайно направляла Венеции небольшие суммы денег, но продолжала протягивать султану руку дружбы. Англия, от которой не ожидали многого, так как она еще не представляла собой реальной силы в Средиземноморье, была щедра лишь на обещания. Папы, последовательно сменявшие друг друга на престоле, видели в затруднительном положении Венеции полезное средство получения некоторых преимуществ и предлагали помощь лишь в обмен на уступки: Иннокентий X — за контроль над венецианскими епархиями, его преемник Александр VII — за повторное допущение в страну иезуитов, изгнанных с территории республики с того момента, как Павел V наложил на нее интердикт в 1606 г.

Правда, с течением времени, когда продолжавшееся сопротивление Кандии стало темой для разговоров во всей Европе, иностранная помощь — люди, деньги и корабли — стала прибывать чаще, но была неизменно слишком мала и приходила слишком поздно. Типичным примером стали силы в 4000 человек под командованием принца Альмериго д’Эсте, посланные из Франции в 1660 г. Они прибыли не весной, когда могли принести пользу, но в конце августа; их первая вылазка против врага, произошедшая на незнакомой территории (они не дали себе труда произвести рекогносцировку), закончилась паническим бегством; через одну-две недели их, подкошенных дизентерией, пришлось всех отправить на другие, более спокойные острова для восстановления сил, после чего оставшиеся в живых — принц, увы, не вошел в их число — возвратились по домам, не добившись ровным счетом ничего.

Подвиги венецианских капитанов на море так многочисленны и так врезаются в память, что слишком легко забыть об обороне Кандии с ее проявлениями еще большего героизма со стороны гарнизона, обреченного терпеть истощение в течение двадцати двух лет — из всех средств ведения войны этот лишает стойкости в наибольшей степени — и переживать постоянное разочарование, когда подкрепления, обещанные Венеции так называемыми союзниками, вновь и вновь оказывались фикцией. Если же такие силы на самом деле появлялись, то казалось, что прибывшие заботятся либо о спасении собственной шкуры, либо — что было ничуть не лучше — о том, чтобы стяжать славу лично для себя: они рисковали не только своими, но и многими чужими жизнями, что вряд ли можно было допустить, учитывая хроническую нехватку людских ресурсов.

Последнее стало все более частым явлением на заключительных этапах осады. К этому моменту название Кандии гремело на всю Европу, и множество отпрысков знатных фамилий (особенно французских) стекалось на остров, исполненное решимости проявить свою доблесть на столь славном поле брани. Наиболее примечательный наплыв имел место в 1668 г., когда Людовик XIV после долгих уговоров наконец-то заинтересовался осадой. Но даже теперь он не вступил в войну и не разорвал дипломатические отношения с султаном: в Леванте французские купцы извлекли всю возможную выгоду от внезапного исчезновения своих соперников венецианцев, и дела их шли слишком хорошо, чтобы король мог думать о каком бы то ни было открытом разрыве. Однако он пошел на компромисс с собственными принципами, разрешив Венеции набирать в своих владениях войска под общим командованием генерал-лейтенанта королевской армии маркиза Сент-Андре Монбрюна. В результате сформировался отряд добровольцев числом в 500 человек; их список мало был похож на перечень военнослужащих настоящей профессиональной армии и вызывал в памяти перекличку на Поле золотой парчи.[240] Непосредственно после Монбрюна шел герцог де ла Фейяд, который, хотя и не был богат, настоял на том, что будет нести львиную долю расходов; дальше следовали еще два герцога — Шато-Тьерри и Кадерусс, маркиз д’Обюссон, графы Вильмор и Таване, принц Невшатель (которому едва исполнилось 17 лет) и множество других молодых аристократов, чьи имена позволяли причислить их к самым благородным семействам Европы.

По прибытии на Крит в начале декабря этих представителей французской знати, новый капитан-генерал Франческо Морозини вверил им защиту одного из внешних укреплений города со стороны суши, но они отказались, заявив, что проделали долгий трудный путь на Крит не для того, чтобы им велели ползти по грязи на какой-то отдаленный аванпост и ждать там, молча и терпеливо, пока турки решат предпринять следующую атаку. Вместо этого они потребовали провести масштабную вылазку, которая «вынудит врага снять осаду». Морзини весьма благоразумно запретил предпринимать что-либо подобное. Он уже делал несколько дюжин вылазок, и ни одна из них не принесла долговременных результатов. Остававшихся в его распоряжении людей — к настоящему моменту их количество снизилось до 5000 — едва хватало, чтобы защищать бреши в стенах, постоянно появлявшиеся в результате деятельности турецких саперов. Но его доводы остались втуне. Согласно описанию французского историка,

«Монсеньор де ла Фейяд жаждал лишь энергичных действий и славы для себя; его мало беспокоило, что семь-восемь сотен воинов республики погибнут, коль скоро по возвращении во Францию его будут восхвалять за доблестную вылазку на Крите. Ему было мало горя, что, когда он покинет остров, венецианцы понесут дальнейшие потери из-за нехватки защитников».

Увидев, что капитан-генерала не удастся переубедить, ла Фейяд, громко сетуя на робость венецианцев, объявил о своем намерении самостоятельно предпринять атаку, без чьей бы то ни было поддержки. Так он и сделал 16 декабря, символически вооруженный хлыстом, во главе сил, численность которых, как сообщают, уже сократилась с первоначальных 500 до 280 человек. Турки яростно отбивались, но французы, со всем свойственным им безрассудством, явили почти сверхъестественную храбрость, отбросив врага на 200 ярдов и перед тем перебив почти 800 человек, пока прибывший свежий батальон янычар в конце концов не заставил их отступить. Графы Вильмор и Таване, а также около 40 других участников вылазки погибли; более 60 получили тяжелые ранения, в том числе маркиз д’Обюссон. Сам ля Фейяд, у которого из нескольких ран струилась кровь, был последним возвратившимся в укрытие.

Все это было великолепно, однако не принесло пользы ни Криту, ни Венеции. Когда мгновение славы миновало, оставшимся в живых юным героям не удалось сразу покинуть остров. Они отбыли в течение недели, но многие из них — и даже те, кто смог уехать целым и невредимым, — никогда более не увидели Франции. С собой они увезли бациллы чумы.