Щепки плахи, осколки секиры. Губитель максаров - Юрий Брайдер

В назначенный день и час гроб с телом дона Эстебана установили в соборе святого Себастьяна, размеры и статус которого позволяли отпевать даже особ королевской крови.

Были приняты все возможные меры, чтобы покойник не выглядел «как живой». Смертельной бледности достигли с помощью рисовой пудры, а тени вокруг глаз Смыков самолично нанес раствором сажи. Во избежание конфуза в храме заранее перебили всех мух. Если что-то и отличало дона Эстебана от натурального покойника, так это только стойкий запах перегара, который не смогли нейтрализовать ни ладан, ни миро.

По просьбе Смыкова (не бескорыстной, конечно) заупокойная месса происходила при закрытых дверях. Допущены на нее были только лица, указанные в специальном списке. Потаскухам, гулякам, ростовщикам и прочему сброду позволялось демонстрировать свою скорбь только на ступенях храма.

Когда отзвучали молитвы, умолк хорал и закончилась проникновенная проповедь, в которой велеречивый патер сравнивал дона Эстебана с архангелом Михаилом, слово в противоречие с традицией взял Смыков, охарактеризовавший себя как близкий друг и идейный последователь покойного.

Первым делом он извинился за свою дерзость и попросил у присутствующих несколько минут внимания, необходимых якобы для того, чтобы отдать дону Эстебану последние почести по обычаям Отчины, страны, где усопшего почитали святым еще при жизни.

Аристократическая сдержанность не позволяла участникам заупокойной службы указать чужестранцу его истинное место. Тем самым они неосмотрительно позволили Смыкову раскинуть тенета словоблудия, по части которого он был великий мастер (сказывался опыт партсобраний, отчетно-выборных конференций и лекционной деятельности по линии общества «Знание»).

Начал он с восхваления истинных и мнимых заслуг покойника, проистекавших не только из его личных качеств, но и от национальных черт характера вкупе с благородным происхождением. Косвенно этот комплимент касался всех присутствующих здесь грандов, и общее недоумение, грозившее перейти в недовольство, несколько разрядилось. Затем были упомянуты подвиги дона Эстебана в борьбе с заклятыми врагами законопослушного и богобоязненного люда — каинистами. Этот пассаж также был встречен довольно благосклонно — на рогатых убийц и мародеров зуб имело практически все население Кастилии. Очень к месту пришелся здесь и призыв, якобы брошенный покойником за минуту до кончины, — объединить усилия соседних стран в борьбе с аггелами.

Самое сложное началось дальше. Посетовав о страшных бедах, обрушившихся на христианские и языческие народы в последнее время, Смыков открыто заявил о приближающемся конце света, предвестием которого были гибель Сан-Хуан-де-Артезы и многих других населенных пунктов на территории Хохмы, Киркопии и Отчины.

Публика, хотя и успевшая проникнуться к самозваному проповеднику некоторой симпатией, заволновалась. Никто не мог понять, какая связь существует между, в общем-то, бессмысленной смертью дона Эстебана и терзающими землю катаклизмами.

Смыков поспешил прояснить этот вопрос. Ссылаясь на текст Ветхого Завета, известный ему только в пересказе Цыпфа, он патетическим тоном сообщил, что знает путь спасения рода человеческого. Путь этот ведет не куда-нибудь, а в легендарный Эдем, некогда служивший первым приютом для наших прародителей. При этом не надо бояться херувимов, стерегущих границы земного рая. Обойти их не составляет никакого труда. Эдем, в настоящее время свободный от змея-искусителя, являющегося, как известно, одной из ипостасей сатаны, способен принять под свою сень неограниченное количество смертных и обеспечить им поистине райское существование.

— Клянусь всем, что дорого для меня, я самолично любовался волшебными лесами Эдема, пил сладкую воду его рек, дышал его благотворным воздухом и даже отведал райских трав, дарующих человеку здоровье, силу, красоту и долгую жизнь.

Последнюю фразу Смыков сказал, в общем-то, напрасно. Трудно было поверить, что этот слегка сутулый, лысеющий дядька, с выражением лица если не хмурым, то кислым, и в самом деле отведал чего-то, имеющего хотя бы приблизительное отношение к райской флоре.

Впрочем, публика, собравшаяся у гроба дона Эстебана, не обратила на такую несуразность ни малейшего внимания. Не в силах и дальше терпеть столь святотатственные речи, кастильцы инстинктивно ухватились за те предметы, в которых давно привыкли находить для себя надежду и опору — гранды за мечи, священники за распятия. Убийство в стенах храма всегда считалось крайней степенью богохульства, но было похоже, что для Смыкова на сей раз сделают исключение.

В этом вихре гневных выкриков, страстных молитв и лязга извлекаемой из ножен стали резким диссонансом прозвучал спокойный и ясный голос дона Хаймеса:

— Сударь, если вы и в самом деле побывали в Эдеме, то наверняка прихватили с собой какое-нибудь доказательство этого поистине счастливого события.

— Естественно, — не стал отпираться Смыков.

— Уж не плоды ли это с Древа Познания?

— Как можно! — столь наивный вопрос молодого кастильца, казалось, даже возмутил Смыкова. — Плоды с Древа Познания, как и прежде, являются для смертных запретными. Но нет никакой нужды покушаться на них. В Эдеме каждая травинка имеет волшебную силу. Вот полюбуйтесь, — он помахал в воздухе мешочком с остатками бдолаха. — Это средство способно заживить любую рану, одарить человека силой льва или выносливостью мула, вылечить от неизлечимого недуга…

— Весьма интересно… — произнес дон Хаймес с сомнением. — Хотя и малоубедительно… А не соизволили бы вы доказать волшебную силу этой панацеи на деле?

— С удовольствием… Но как? — Смыков сделал вид, что растерялся. — Я не вижу поблизости ни больных, ни раненых.

— Очень просто. Верните моего дядюшку в мир живых. Думаю, он заслужил это своими подвигами, которые вы нам здесь так живописали. — Дон Хаймес сделал поклон в сторону гроба.

— Мое средство предназначено для продления жизни, а отнюдь не для ее возвращения в уже давно остывшее тело… — потупился было Смыков, но, услышав зловещий ропот грандов, тут же пошел на попятную. — Впрочем, почему бы не попробовать.

Пройдя сквозь ошалевшую толпу к гробу, он стянул с головы дона Эстебана шарф, поддерживающий нижнюю челюсть, а затем затолкал весь бдолах в рот лжепокойника.

По сценарию, разработанному Смыковым, дон Эстебан должен был разыграть сейчас душераздирающую сцену воскресения из мертвых, сопровождаемую конвульсиями, нечленораздельными выкриками и зверской мимикой. Однако случилась непредвиденная накладка — часть бдолаха угодила в полость носа.