Жизнь поэта - Арнольд Гессен

Не дай мне бог сойти с ума. 

Нет, легче посох и сума; 

Нет, легче труд и глад. 

. . . . . . . . . . . . . 

Когда б оставили меня 

На воле, как бы резво я 

Пустился в темный лес!..

А. С. Пушкин

«Служащего в министерстве иностранных дел титулярного советника Александра Пушкина всемилостивейше пожаловали мы в звание камер-юнкера нашего двора» - этой непрошеной царской «милостью» открылся для поэта России новый, 1834 год.

Накануне царь заметил отсутствие в Аничковом дворце Натальи Николаевны и спросил, какая тому причина. Ему сказали, что поскольку муж не имеет права посещать эти вечера, он не пускает на них и жену. В ответ на это царь подписал указ о муже, а жена была 17 января официально представлена ко двору.

Пушкин был взбешен, когда узнал о навязанной ему царем «милости». Звание это давалось обычно только что вступившим в жизнь юношам, а ему было уже тридцать четыре года.

Поэт особенно остро отзывался на все, что касалось его личного достоинства, а это неожиданное камер-юнкерство являлось поводом для оскорбительных шуток в его адрес.

Уже 2 января 1834 года П. А. Вяземский писал А. Я. Булгакову: «Александр Пушкин, поэт Пушкин - теперь камер-юнкер Пушкин...»

«Певец свободы, - отметил в своих «Воспоминаниях» В. А. Соллогуб, - наряженный в придворный мундир для сопутствия жене-красавице, играл роль жалкую, едва ли не смешную. Пушкин был не Пушкин, а царедворец и муж».

Друзья В. А. Жуковский и М. Ю. Виельгорский должны были, как рассказывал П. В. Нащокин, обливать нового камер-юнкера холодной водой - до того он был взволнован царским «пожалованием». Если бы не они, возмущенный поэт готов был пойти во дворец и наговорить царю грубостей.

Мать Пушкина между тем восхищенно писала в это время дочери, Ольге Сергеевне, что «на бале у Бобринского Наталья Николаевна имела положительно необычайный успех, император танцевал с нею кадриль и за ужином сидел возле нее... Натали всегда прекрасна, элегантна, везде празднуют ее появление. Возвращается с вечеров в четыре или в пять часов утра, обедает в восемь часов вечера; встав из-за стола, переодевается и опять уезжает».

Ей было только двадцать два года, но она быстро освоилась со своей новой ролью, не видя и не понимая, как все это тягостно и не по средствам мужу.

* * *

А. С. Пушкин. С портрета Т. Райта.

Певец «Вольности», облаченный в шитый золотом кафтан, вынужденный, по установленному церемониалу, являться с «камер-пажихой» ко двору, имел возможность, пока она танцевала, наблюдать светский, придворный и правительственный Петербург, остро критиковать его и все это, в назидание потомству, заносить в «Дневник», который он неоднократно начинал вести и бросал «из лености».

В ноябре 1833 года он решил снова вести дневник и 1 января 1834 года записал: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau23».

В последних словах чувствовалось много едва сдерживаемого негодования и желчи, скрытой угрозы.

Данжо... Маркиз де Данжо был приближенный придворный французского короля Людовика XIV. Начиная с 1684 года он на протяжении тридцати шести лет вел свои «Мемуары», в которых, не касаясь политических и общественных вопросов, делал записи о придворной жизни, празднествах, церемониях и быте двора. В 1830 году четыре тома «Мемуаров» его были опубликованы в Париже, экземпляр их сохранился в личной библиотеке Пушкина. Из них два тома полностью разрезаны, третий частично, и он, конечно, читал их.

Но «русский Данжо» не остался в своем «Дневнике» лишь регистратором событий своей эпохи, он давал им яркие, острые, критические оценки, но делал это с щепетильной осторожностью. Предназначая их для потомства, опасаясь, что они могут попасть в руки современников, Пушкин сдерживал себя.

Он не мог быть и не был бесстрастным летописцем. Это видно уже из первых записей, которые он вел с 24 ноября 1833 года до февраля 1833 года. Вот одна из первых записей, короткая, всего в три строки, но .сурово критикующая: «Осуждают очень дамские мундиры - бархатные, шитые золотом, особенно в настоящее время, бедное и бедственное».

Вслед за этим новая запись, стоящая злой эпиграммы, в адрес самого царя и высших сановников николаевской монархии - председателя Государственного совета и комитета министров В. П. Кочубея и министра иностранных дел графа К. В. Нессельроде, к слову сказать, злейшего врага Пушкина: «Кочубей и Нессельроде получили по 200 000 на прокормление своих голодных крестьян. Эти четыреста тысяч останутся в их карманах... В обществе ропщут, - а у Нессельроде и Кочубея... будут балы (что также есть способ льстить двору)».

В марте дворянство и купечество готовились дать бал в честь совершеннолетия наследника, будущего императора, и Пушкин осуждающе отметил: «Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий с голода?»

Записи Пушкина - яркое и выпуклое отражение лица эпохи. Из них мы узнаём, между прочим, что день 14 декабря - восстания и кровавой расправы с декабристами - Николай I отмечал ежегодно дворцовым балом. И осведомляемся, сколь невысокого мнения был Пушкин о своем царе. «Государь не рыцарь», - записывает он и делает еще одну уничтожающую запись о нем на французском языке: «Кто-то сказал о государе: «В нем много от прапорщика и не много от Петра Великого».

Этот кто-то был, конечно, сам поэт...

Больше чем когда-либо - в ту зиму безудержных балов и развлечений Натальи Николаевны - Пушкина волновали непомерно возросшие расходы.

Крайне осложнилось тогда и материальное положение родителей: имение Болдино описали за долги, жить было нечем, в деревню не с чем было ехать.

Пушкин вынужден был взять в свои руки Болдино, отцу назначить содержание, устроить дела брата Льва и сестры. Новые долги, новые хлопоты...

И мужу сестры, И. Н. Павлищеву, написал: «Из моих денег уплатил уже в один месяц 866 за батюшку, а за Льва Сергеевича 1330: более не могу».

Пушкин мечтает: «плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость...»

Бальный сезон кончился. Пушкин облегченно вздохнул. 15 апреля 1834 года Наталья Николаевна выехала с детьми на лето к матери, в Ярополец. Пушкин, оставшись в Петербурге, сообщал ей столичные новости, делился своими планами. Возмущенный полицией и почтой, сообщил: «Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охладило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобою подслушивает, приводит меня в бешенство буквально. Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности - невозможно: каторга не в пример лучше...»