Хроники Фрая - Стивен Фрай

Сбежав в детстве из того, что представлялось мне ныне полным блаженства деревенским домом, я захотел теперь обзавестись собственным. «Загородный» означало для меня только одно: Норфолк. Однако имелась небольшая загвоздка. Я знал, что мои родители, в частности отец, ненавидят показуху, бахвальство и браваду. А я стеснялся рассказывать им о том, как много стал зарабатывать. Деньги, которые я получал, казались мне непристойными и ничем не оправданными. Отец связывался в моем сознании с непосильной для меня трудовой этикой и презрением к деньгам — во всяком случае, с полным отсутствием интереса к ним. Я не сомневался, что, увидев, как я ношусь по саду жизни, держа перед собой передничек, чтобы поймать в него все золотые монеты, какие сыплются на меня с небес, он сочтет мое поведение абсурдным и отвратительным. Получаемые мной доходы покажутся ему — так я, во всяком случае, себе говорил — почти такими же бесчестными, как те деньги, которые я стяжал в моем порочном отрочестве посредством краж.

У Стивена всегда имелось только два способа выпутываться из неприятностей: либо удирать от них, либо, как в этом случае, пролагать себе путь к выходу из них враньем. Вовсе не обязательно прожить на нашей планете долгие годы, чтобы понять: вранье позволяет лишь проложить себе путь ко входу в новые неприятности. Я решил сказать родителем, что надумал купить в Норфолке дом для того, чтобы затем переоборудовать его в ресторан. Это казалось мне сибаритством и самопотворством меньшим, чем просто покупка второго дома. Родители, похоже, поверили, — по крайней мере, притворились, с обычной их добротой, что поверили, и лжецом меня так сразу не обозвали.

Я — самый скорый и наименее сносливый покупатель на свете. Магазинные полки я очищаю с такой же быстротой, с какой это проделывают участники телевизионного конкурса «Гонки по супермаркету», дорвавшись до полок с кристаллическим амфетамином. Оказавшись стоящим в очереди, я немедля начинаю сходить с ума от нетерпения. Вскоре выяснилось, что и при покупке домов я веду себя точно так же. Я нанял норфолкского агента по недвижимости и приобрел третий из тех домов, что он мне показал. Первые два выглядели соблазнительно, однако требовали слишком больших переделок. А тот, на котором я остановился, был солидным сельским особнячком с шестью спальнями, построенным в шестнадцатом веке, но в викторианскую пору облицованным кирпичом — обычным для Норфолка, желтовато-серым. Я провел по дому родителей. В просторных столовой и гостиной вполне можно было вообразить себе ресторанные столики, мы поговорили также о том, как пробить в стенах люки для подачи блюд и посуды, о постройке бара и кладовки, о найме шеф-повара и официантов. Больше, следует отдать должное такту моих родителей, названные темы никогда ими не затрагивались. Совершенно ясно было, что в доме этом я собираюсь жить, а если когда-нибудь и подумывал о том, чтобы стать ресторатором, так то была мимолетная фантазия, не более. Смущаясь того, насколько не соответствует этот дом моему возрасту и одинокому состоянию, я говорил всем, что обзавелся в Норфолке «деревенским коттеджем». Таким, знаете, домиком для уик-эндов.

Итак, вот он я — человек, давший обет целибата, владеющий смехотворно большим домом и смехотворно большим автомобилем. Смехотворно большим автомобилем? Настало время рассказать и о нем. Я пристрастился транжирить деньги на шести-семилетние классические автомобили, первым из которых стал «Астон-Мартин» начала семидесятых. При покупке он был крикливо-красным, как королевский лейб-гвардеец, я перекрасил его в сдержанный полночно-синий. Теперь уж и не припомню, что я любил сильнее — мой маленький сельский домик, мой «Астон-Мартин», мой компьютер «Эппл» или мою карточку «Амerican Express». Какой все-таки безвкусной задницей я был, каким расточительным недоумком, каким хвастливым козлом. Оглядываясь назад, я вижу только траты, тщеславие, пустоту и ребяческое бахвальство. А то, что я был счастлив, меня теперь как-то не утешает.

Когда на меня нападает очередной приступ сожалений, я воображаю, как мог бы использовать столь обильно изливавшиеся на меня деньги. Разве мне плохо жилось в Лондоне? Хью, Кэти, Ник и я любили Сатгейт-роуд и уже готовы были сложиться и купить себе дом. Зачем мне понадобился еще и домина за городом? Я любил мой «Даймлер-Соверен», зачем мне потребовалась другая машина, а за ней еще одна и еще? Господи помилуй, человек не может водить больше одной машины за раз. Я любил мой «Макинтош», так почему же меня подмывало заменять его всякий раз, как компания «Эппл» выпускала новую модель? Разве нуждался я во всех игрушках, ради которых сорил деньгами? Что за дурацкие забавы? Я мог копить деньги, вкладывать их во что-то, беречь. Я мог бы также уверить себя, что способен петь Дон Жуана в «Ковент-Гарден» или открывать крикетный чемпионат на стадионе «Лордз». Как говорит Грязный Гарри Хэлу Холбруку в «Силе магнума», «человек должен знать свои пределы». Я никогда не был бережливым, благоразумным или дальновидным. Никогда. Гены у меня какие-то не такие. Я верю в возможность и желательность изменений, усовершенствования, эвристического развития, приобретения посредством опыта знаний и мудрости, а также в возможность обогащения оных. И еще я верю, что леопарды навсегда останутся пятнистыми, скунсы — вонючими, а Стивены — идиотически и экстравагантно расточительными. Существуют вещи и явления, изменений не допускающие. «Вам больше никогда не придется работать», — обрадовал меня кто-то на одной вечеринке. Мне это показалось похожим на поздравление с тем, что меня разбил паралич: «Ура! Вам больше никогда не придется ходить! Можете целыми днями валяться в постели». Да, может, я и деньгами-то сорил потому, что это давало мне стимул к работе.

Еще одним стимулом к работе был для меня пример Бена Элтона. Второй сезон «На природе» стал и последним, увидевшим свет, однако между внесением конечных штрихов в скетч, завершавший череду из ста с чем-то, написанных Беном для этого шоу, и сочинением (в соавторстве) последнего сезона «Молодняка» он каким-то образом ухитрился написать шесть эпизодов совершенно новой комедийной драмы, получившей название «Счастливые семейки». Пять ролей — старушки-бабушки и четырех ее затерявшихся по свету внучек — играла Дженнифер Сондерс. Ади Эдмонсон, которому вскорости предстояло стать в реальной жизни мужем Дженнифер, — ненадолго, впрочем, — играл ее злополучного внука, получившего поручение обшарить весь мир, дабы воссоединить семейство. Мне досталась роль все того же безапелляционного и бесчувственного доктора де Куинси, которого я сыграл в нескольких скетчах «На природе», а Хью — роль Джима, моего отдающего Киплингом друга и компаньона. Постановщиком стал продюсер и режиссер «Молодняка» Пол Джексон. Во время съемок, которые велись в Стаффордшире, в городе Денстоуне и его окрестностях, — не так чтобы очень далеко от соблазнов Аттоксетера и ужасов Алтон-Тауэрс[168] — Пол сказал, что в следующем году будет ставить для «Канала 4» новое «живое» комедийное шоу. И спросил, не желаем ли мы с Хью поучаствовать в нем. В тот вечер мы долго и нервно совещались в баре. Это «острое», «альтернативное» и «новаторское» шоу представит зрителю новый мир молодых микрофонных комиков. Выступления перед микрофоном — еще одна стрела в колчане Бена Элтона: он регулярно и успешно работал в этом жанре, а стало быть, не раз появится и в новом шоу. В нем наверняка также примут участие Марк Арден и Стив Фрост, выступавшие дуэтом, который назывался «Забывчивые ребята», Рик Мейолл и Ади Эдмонсон, снова начавшие работать вместе, на сей раз как «Опасные братья». И мы с Хью пытались понять, не будем ли мы бросаться среди них в глаза, точно болячки, да еще и твидовые, на носу. И все же, несмотря на обычные наши страхи и дурные предчувствия, мы решили поучаствовать в шоу. В конце концов, где-то в самой глубине наших душ, этих источников, из коих били ключи разных глупостей, и Хью, и я знали, что мы можем и должны работать вместе как комики. То было своего рода предназначение судеб.