Первая просека - Александр Грачев

— Ну все, Захар, — с нервной дрожью в голосе сказал Иван еще с порога. — Я тоже враг народа…

— Что?!

Включив свет, Захар не узнал своего друга: лицо бледное, вокруг глаз — синева, почти такая же, какая была у него во время цинги, губы дрожат.

— Расскажи толком, что случилось? — Захар подвинул ему стул. — Садись.

— Только что закончилась конференция, завтра будут выборы.

Каргополов старался выглядеть спокойным.

— У тебя вода есть? Принеси, пожалуйста. — Жадно выпив, продолжал: — Сейчас выступал Смирнов с заключительным словом… Я не пошел домой, побаиваюсь… Да и Леля пусть уснет спокойно. Решил заглянуть к тебе. Ну так вот. Все недостатки — слабую внутрисоюзную работу, случаи прогулов комсомольцев, недоделки в политической учебе — Смирнов объявил преднамеренными, мол, руководство горкома комсомола все это подстроило с целью вредительства и диверсии. Ну и завершил речь тем, что, мол, организация проглядела сына попа в руководстве, на поверку оказавшегося врагом народа. Понял?..

Каргополов едва переводил дух.

— Видна тут и аникановская подтасовка. Ты посмотри, как он вывернул дело? Тебя обвинил, Захар, в зажиме стахановского движения, подвел под это политическую базу в том смысле, что твой дядя у Деникина служил. А меня обвинил в том, что я покрывал тебя потому, что мы, дескать, дружки. А дружки потому, что у меня отец был попом, а у тебя дядя белогвардеец. Ну не сволочь ли, а? Вот увидишь, он станет секретарем горкома комсомола! Видно по тому, как с ним запанибрата Смирнов. Я попытался дать объяснение. Куда там! И слушать не стали. Смирнов так и сказал: «Врагам народа комсомольскую трибуну мы не предоставим».

Каргополов ушел от Захара около двух ночи. А назавтра Ивана арестовали.

Леля не плакала. Вялая, безразличная ко всему, подписала акт о сдаче столовой, встала и медленно пошла к двери. Переступив порог, обернулась, сказала усталым голосом:

— Все это неправда, Каргополов никогда не был врагом народа…

Словно пьяная, шла она по дощатому тротуару, не замечая полуденного зноя, машин, поднимавших клубы пыли, не различая лиц прохожих. «Враг народа…» — эти два страшных слова только и владели ее сознанием. «Что же мне делать? Пусть арестовывают и меня. Ванюша… Милый мой Ванюша!» И она заплакала прямо на улице лютыми, горючими слезами.

А на другой день Захара уволили с работы как зажимщика стахановского движения и пособника Каргополова — врага народа…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Захар чувствовал себя как бы подвешенным в пустоте.

Он пробовал ходить в управление строительства, в горком партии. Там его выслушивали, даже выказывали сочувствие, но посоветовать ничего не могли — решение городской конференции! Он пробовал искать любую работу, хоть грузчика. От него отмахивались, как от чумного.

Не было Платова, не было Каргополова, не было в горкоме Бутина, нет больше Саблина — людей, которые знали его и доверяли ему. В горком комсомола он даже не пошел — там вторым секретарем теперь Аниканов.

Что же делать? Уезжать из Комсомольска? Нет, Захар и думать об этом не хотел. «Не может быть, — в конце концов решил он, — чтобы правда не восторжествовала. Напишу письмо в Президиум ВЦИК».

Целыми днями Захар не выходил из дому, занимался с детьми, но большую часть времени просиживал за столом, листая книги, набрасывая чертежи машин.

Как-то к нему подсела Настенька, посмотрела на его бумаги, спросила устало:

— Зоря, ну что же мы будем делать? Денег у нас самое большее на месяц. Я еще в декретном, и мне не разрешат раньше времени выйти на работу. Чем будем жить?

Захар ждал этого вопроса, страшился его, давно искал на него ответа. И сейчас он долго молчал, наконец проговорил:

— Думаю, Настенька, все время думаю…

— И что же ты надумал?

— Ехать в Николаевск на кетовую путину. Она скоро начнется. Говорят, там в разгар путины люди хорошо зарабатывают. Скажу, что нахожусь в отпуске, решил подработать. Авось поверят.

— А если не поверят, потребуют справку? — Настенька усталыми глазами посмотрела на мужа.

— Все равно уговорю! И привезу на зиму соленой кеты и икры.

В дверь постучали. Пришла Леля — исхудавшая, вся какая-то высохшая, изможденная.

— Как дела, Леля?

— Да никак. Я, наверно, Зоря, с ума сойду. Думаю, думаю — и не пойму. Неужели такое может быть при Советской власти? А не вредительство ли это — арестовывать ни в чем не повинных людей? И кому теперь верить?

— А я это так понимаю, Леля, — заговорил Захар, — это просто паника. А в панике люди теряют рассудок и начинают избивать своих же. Второго августа, когда мы стояли в районе Хасана и ждали приказа о выступлении, у нас произошла паника. Вроде бы все хорошо охранялось: пулеметы наготове, дежурила одна рота в танках — и вдруг ночью поднялась стрельба, крики, топот ног… Меня из палатки будто ветром выбросило, не помню, как и выскочил. Впечатление такое, что на нас напали японцы. С полчаса продолжался переполох. А назавтра выяснилось — всему виной корова. Зашла, понимаешь, в охраняемую зону, а наши со страха пальнули в нее. Она затопотала. По ней из пулемета другой секрет — принял, наверно, за японскую кавалерийскую разведку. И пошли палить!.. — Захар невесело улыбнулся. — Нечто подобное, мне кажется, происходит и у нас сейчас в масштабе города.

— Но неужели же неизвестно товарищу Сталину, что арестовывают невинных людей? — воскликнула Леля.

— Я думаю, что неизвестно, — отвечал Захар, — иначе бы этого не произошло.

— Ну так вот, — доверительно сказала Леля, — я написала ему письмо. Все расписала, как есть, чистую правду. А зашла к вам вот зачем. — Леля потупилась. — Меня выселяют из квартиры. Подумайте и скажите, пустите или нет к себе жить?

— Тут и думать нечего! — в один голос отвечали Захар и Настенька.

— Спасибо, дорогие. — У Лели заблестели слезы, она вытерла их ладонью. — А как у вас с деньгами?

— На месяц растянем, — отвечала Настенька, — а дальше сами еще не знаем, что будет…

— У меня есть тысяча сто рублей, — деловито сообщила Леля, — отпускные получила. Возьми, Настя, в общий котел.

Она решительно протянула Настеньке пачку розовых тридцаток.

— Думаю кое-что продать из барахла. Так что на первое время нам всем хватит. А дальше, пока будет все решаться, у меня такие планы: на базаре уже торгуют брусникой. Значит, созрела. Я там прилаталась к одной тетке, она знает хорошие ягодные места, и мы договорились вместе ездить с нею по ягоды. И буду тоже продавать на базаре… Стыдно? Ну, а что же делать? Не помирать же с голоду. Ты-то, Зоря, как думаешь?

Вместо него ответила Настенька — рассказала о планах Захара ехать на Нижний Амур.

— Зачем тебе рисковать? — возразила Леля. — Проездишь, истратишься и вернешься с пустой сумой. Я предлагаю, Зоря, такой план. Ведь в тайге тьма-тьмущая кедров. На базаре орешки по рублю стакан. А что, как отправиться тебе в тайгу? Ты только подумай: два мешка орехов — пятьсот рублей!

— Видно, не зря ты, Леля, столько лет в столовой проработала, — усмехнулся Захар, — торгашеский дух накрепко засел в тебе.

— Да при чем тут торгашеский дух? — возразила она. — Ты сам-то подумай: на работу не принимают, помощи никакой ниоткуда, так что же делать? А тут рядом верный заработок. Это же временно. Кто нас осудит за это? Вон аникановские мать и теща пропадают на базаре день-деньской. То мясом, то яичками, то огурцами торгуют. Ох, ребята, какие же бешеные деньги они загребают! А случись какая беда, война, голод — они же с нас шкуру снимут! И вот из такого гнезда отпрыск секретарем горкома комсомола!

— Он тут ни при чем, — с усмешкой заметил Захар. — Он же с ними не живет.

— Вот в том-то и дело, — согласилась Леля, — а то бы я завтра написала в газету.

— Боязно отпускать его в тайгу, — вздохнула Настенька. — А вдруг медведь наскочит?

— Господи! — возмутилась Леля. — Женщины ходят, а мужчину пускать боязно. У него небось и ружье еще цело? Да, Зоря?

— Да, лежит в кладовке.

— Ну вот. Ты же знаешь, Настя, что он убил однажды медведя?

— Знаю… Ну что ж, я не возражаю, пусть идет, — согласилась Настенька. — Ты-то сам как, Зоря?

— Пожалуй, надо попробовать. Это проще, чем ехать на Нижний Амур. Но надо у кого-то разузнать места, чтобы поближе. Да и о технике этого дела порасспросить.

— Да сходи к тому же Рудневу, Любашиному отцу, — посоветовала Леля. — Он же хорошо тебя знает, небось не скроет.

В тот же день Захар разыскал Любашу — она работала техником на строительстве. Он дождался ее у проходной в обеденный перерыв. Любаша мало изменилась: такая же стройная, с тем же персиковым румянцем на щеках, только резче стали черты лица, да взгляд сделался бойче и решительнее. Она с радостью встретила Захара.