Современная датская новелла - Карен Бликсен

А Сив допустили в тот дом один-единственный раз. Справедливости ради полагалось всякий раз приглашать другого ребенка. Сив раскачивалась на пятках, и строила рожи, и кривила рот, и директорские выбрали ее. Тогда она еще только недавно поступила в приют. День стоял желтый-желтый, и не было нужды куда-то уноситься в мечтах. Желтый — любимый цвет Сив. Все субботы, воскресенья и принцессы — желтые. А в тот день Сив из кожи вон лезла, придумывая разные игры. Сив воображала: она покажет, как хорошо умеет играть, и тогда ее скоро опять пригласят в частный дом. Вот она и предложила директорским — приготовить настоящий обед на кукольной спиртовке. Сначала они пекли блины. На одной муке и воде. Они проделали все это в комнате, блины получились не очень-то вкусные, но зато было весело. А после они варили карамель. На беду, немного блинного теста попало на кресло, а на ковер брызнуло немного спирта; когда же они стали варить карамель из сахара и воды, варево их пригорело. Учуяв запах горелого, директорша ворвалась в комнату. Вся ее ругань досталась почти что одной Сив, директорша так долго драла ее за ухо, что оно чуть-чуть не оторвалось. А в следующий раз, когда директорским деткам надо было выбирать себе товарища для игр, они на Сив даже и не взглянули. Хоть она точно так же строила рожи и раскачивалась на пятках.

Она решила разменять на пароме подаренную десятку: кое-что купить себе. Скоро уже полдень — увидела она на часах, вот она и поест. Подхватив чемодан, она встала в очередь к киоску. Перед ней было всего три человека. Пока она стояла, дожидаясь своей очереди, взгляд ее упал на газету с комиксами: там был утенок Андерс. Вот эту она и купит, а то ей совсем читать нечего. Сначала в поезде было забавно смотреть, как взмывают вверх и съезжают вниз телефонные провода, но потом ей это наскучило. В киоске Сив купила на одну крону стакан желтой содовой воды с соломинкой и черную палочку карамели за двадцать пять эре — то и другое на десерт. Газета обошлась ей в две кроны, она будет читать ее медленно-медленно. Чтобы ее хватило надолго.

Дождь перестал. Сив снова вернулась к той же лавке. Там по-прежнему никого больше не было. Она вынула коробку с завтраком, потом поставила чемодан на место. Худенькими застывшими пальцами она стянула с коробки шнурок и скрутила его в маленький жгутик. Шнурочек всегда пригодится. Сив сразу же посмотрела, какую ей дали с собой еду. Всего восемь бутербродов. Но только три вкусных. С печеночным паштетом, с томатной пастой и с яйцом. Сив начала с печеночного паштета, осторожно придерживая пальцами края бутерброда. Ржаной хлеб с паштетом смешивается во рту со сладкой желтой содовой водицей. Вкусно, да еще Сив такая голодная. Она до сих пор краснеет, вспоминая свой первый вечер в приюте. Как над ней насмехались все только за то, что она придерживала пальцами сыр, когда ела бутерброд.

— Может, ты и вправду усвоила такие привычки у себя дома, — сказала воспитательница, — но у нас такое не принято.

Воспитательница сняла пальцы Сив с куска сыра и научила ее придерживать бутерброд с краев. Вот так, снаружи нужно придерживать хлеб, а не тыкать в сыр пальцем.

После хлеба с паштетом Сив съела бутерброд с яйцом. Желток слегка отдавал зеленью.

Сив раскрыла газету. Так велико было ее разочарование, когда она увидала непонятные подписи к комиксам, что она чуть-чуть не расплакалась. Газета оказалась на английском языке. Читать ее невозможно. Сив взглянула на первую страницу газеты. И утенок, оказывается, вовсе не Андерс, одна только картинка — правильная. Сив повернулась и долгим укоряющим взглядом смерила киоскершу. Но та торговала своим товаром как ни в чем не бывало. Надо бы запретить продавать такое детям! Сив не смела подойти к киоскерше — пожаловаться. Может, та сразу увидела бы по ней, что она приютская. Если ты из приюта, люди всегда думают, что ты вроде преступника. Сив листала газету и ела бутерброды, запивая их содовой. От слез свербило в глазах, Сив часто моргала, стараясь их удержать. Все же слезинка упала на газету. Сив крепко засопела и сказала вслух:

— А мне на все наплевать.

Хелене Андерсен

(р. 1949)

ЛЮБОВЬ

© Attika. Forfatter Forlag, 1973.

Перевод С. Тархановой

Елена, шепчет он, пряча в ладони лицо, я так счастлив. Мягкие светлые волосы его струятся по золотистой спине, еще покрытой бисерными капельками воды, которые сверкают на солнце.

Зачем ты поцеловала меня, говорит он, поднимая на меня взгляд.

Затем, что ты любишь меня.

Как же ты догадалась? — улыбается он и головой тычется ко мне под мышку.

Просто потому, что ты спросил о моем имени, не так разве?

Какие мягкие волосы у него… только бы не разрыдаться.

Было время, ко мне уже подступала старость! — вдруг вырывается у него. Он садится рядом. Мокрые пряди волос падают на плечи, к спине прилип тонкий слой песка.

Обернись, обернись, только не надо спешить, и скажи мне, что видишь ты, шепчу я ему, а сама дрожу всем телом.

Тебя вижу, тебя, отвечает он без улыбки.

Ты удивлен? — голос почти не подчиняется мне.

Я сам не свой.

Отчего?

Оттого, что страшусь потерять тебя.

И ему тоже не подчиняется голос.

И снова он неотвязно глядит на море. Любимый, возьми мою руку, если не знаешь, куда идти. Я пойму тебя — ведь и я плутала, сбившись с дороги. Только не вступи ненароком на старый путь — он заведет тебя в тупик. А к полуночи нам надо вернуться.

Я робко вписываю нашу любовь в его спину.

Повсюду вокруг в белом песке резвятся, смеются люди, в воздухе звенит музыка, а волосы любимой моей одного цвета с солнцем, одного цвета с глазами ее, одного цвета с любовью моей. Дети окликают друг друга и, взвизгивая от счастья, катаются по песку, а после, стоя на коленях, строят сказочный замок, который растет под ручонками их и быстро раздается вширь.

Двое мужчин перебрасываются красным мячом — и снова молоды, снова прекрасны оба, и в просвет между ними вдвигается низенький толстячок, но, не дойдя до моря, оглядывается и машет кому-то, затем, раскинув руки, входит в воду.

Любимая, волосы твои, солнце, глаза твои и любовь, глаза твои и дитя, голенькое дитя в воде, на самой кромке прибоя, — дитя упоенно дрыгает ножками, высоко вскинув пухлые ручки. А позади ребенка юноши пестрой гурьбой тянутся к пляжу: ослепительный перелив красок, бронзовых тел, соломенных шляп, желтых, красных, синих, белых купальных трусов.

Прикрыв глаза рукой, старая женщина завороженно всматривается в синь моря, где ходят шумные раскаты волн, но что это вдруг творится с ней? Зазолотились волосы, пропали морщины, и платье полыхнуло желтым пламенем, и зазвенела песня, и дети пляшут вокруг, и всюду музыка, всюду краски.

Мужчина и женщина растянулись рядом в песке, у нее на бедрах восхитительный синий узор вен, и с каждым мигом все краше этот узор и видится трогательным признанием в любви ему, мужчине, что лежит рядом с ней, ему, теплому пылкому существу, — неправда разве, что ты — это я, а я — это ты, и мы навсегда вместе, вместе со всеми людьми?

Слова — отзвук наших мечтаний…

На самом дне ямы у крайнего ряда скал спят три девчушки, обратив лица к синему куполу неба, а из дрожащего воздуха выступает голос певца, тихий его напев: «Если скрипач вам сыграет, а я спою, прялку в руки возьмите, чтобы пряжа окутала сердце, и никогда не гоните, не гоните певца…» Один за другим просыпаются сонные люди от тысячелетнего сна и выбегают туда, где веселится нагота, и пляж уже не пляж, а море пляшущих, смеющихся людей, и, должно быть, я прежде был болен, если не понимал, чем владею, пока не отринул все. Любовь, только она и есть на свете, только она вращает шар земной. Любовь, кто сможет с нею спорить, что бы ни думал он на этот счет? Любовь нам всем дана на радость — так внемлите, внемлите же человеку, который тщился от нее бежать…

Ласковый теплый ветер веет из светлой дали, с моря, сверкающего, будто ртуть. Сквозь легкие облака, кудрявыми барашками плывущие по небу, сияет солнце. Ярко белеет у моря веселый пляж.

Ветер играет перышком, летящим к земле, — глазок ромашки уже заприметил его. Как молод, как молод, как молод мир…

Марианне Ларсен

(р. 1951)

ВСЁ ЖДЕШЬ И ЖДЕШЬ ЧЕГО-ТО

© Gyldendal Publishers, 1983.

Перевод П. Мамонова

Никто. Нет. Ингеборг.

Имя не подходило ей. Не соответствовало оно и времени, тому времени, в какое она жила. Она была слишком уж размазня для такого имени, а время — слишком уж приземленное для него. Ингеборг. Куда же держала она путь?

Никто не сумел догадаться, какой именно любви ей хотелось. Считалось, что с ней все в порядке. Как-то она обмолвилась, что не чувствует в себе достаточно душевной красоты, чтобы думать о создании семьи. Кроме того, она чересчур замкнута. Тот он, к кому она бежит, когда ей делается тошно, и хочется куда-то пойти, с кем-то побыть — не все ли равно, что он собой представляет. Не потому она идет, что он такой или сякой. Просто идет, и все тут. И если он оказывается дома, они болтают чуть не полдня. Потом она уходит, как пришла. Она не знает, кем он станет. И он про нее не знает.