Московские Сторожевые - Лариса Романовская

— У Анюты… в детской там… — пояснила Марфа заискивающе.

— Найдем сейчас, не хлопочи, побереги голос. Решила сама — значит, сама.

Жека почти вдвинулась мне в бедро, пропуская на кухню Афанасия: телевизор оказался небольшим, с запылившимся стеклянным монитором. Выдернутый из розетки шнур болтался, как хвост у мертвой кошки.

— Она в компьютер больше, а этот так. Только пыль протирать.

Старый не слушал. На нас смотрел:

— Евдокия, ты себе блюдце под пепел возьми. А то сама изведешься и другим слушать не дашь. — И блюдце ей протянул. Золотисто-голубое, от «мадонновского» сервиза. — Лена, чай заварился. Себе налей и Афанасию, больше никто не хочет. Мед в холодильнике возьмешь, на дверце.

Я поднялась, захлопотала. Странно было: все равно что в квартире усопшего на поминальный стол накрывать. Хотя Марфа с нами еще сидела, смотрела, как Фоня над телевизором, выставленным в середину стола, суетится: его же не просто включить надо, а настроить на канал, где вместо изображения такая серая крупная пыль. Чтобы смотреть не мешало потом.

— Зинаида, сумку свою из прихожей принеси. Пригодится.

Зинка кивнула. Она здесь нормально смотрелась, как на работе. А мы с Жекой, по бокам от нее, — ну прямо понятые.

— Все у нас готово, механик?

— Так точно, вашвысблоро… Сав-Стьяныч.

— Тогда давай ко мне поближе, сейчас посмотрим.

Колдовство с изображением раньше сильно трудным было, пока мирские телевизор не изобрели. Сейчас-то все просто: включил ящик, пультом щелкнул и смотри себе чужую жизнь. Разрешение хорошее, звук чистый, запахи, правда, резкие, а ощущения слегка западают. Но это капризы в чистом виде: особенно если вспомнить, сколько сил было нужно, чтобы вот так же передачу отладить, но в зеркале или в ведре с темной водой. Как с колодцами работать, я уже и подзабыла, а с проточной водой, наверное, и Старый теперь не управится. Избаловала нас техника.

Зато и видимость ясная: будто всю жизнь на мир Марфиными глазами смотрела, а не только в тот вечер, когда Доры не стало.

Часть седьмая

То, что нас не убило

То, что нас не убило и сделало нас сильнее,Сдохнет само и в муках. А мы ему в этом поможем.Правда, потом узнаешь, как все внутри коченеет.Но это стоимость мести. Она не бывает хорошей.

Она не бывает бесплатной. Просто платишь не сразу,А позже, лет через много, когда все вокруг другое.И хочется отвертеться. Но с местью — совсем без мазы.По давнему уговору она придет за тобою.

И это без вариантов. Упреки и прочие просьбыЗастынут где-то внутри, между спиной и сердцем.И ночью безадресно просишь: «Верните обратно глобус.Этот фальшивый. Меня на нем подменили в детстве».

Тень лежала на стене немного неровно, сбивалась влево, заваливалась. Рука сама потянулась поправить, но притормозила в паре сантиметров от пестрых цветочных обоев: будто тень была горячей и Марфа побоялась обжечься. На самом деле, разумеется, Марфа замешкалась из-за Анечки. Привыкла исправлять такие вещи сама и как можно быстрее, чтобы ребенок не заметил ничего странного, а теперь никак не могла привыкнуть, что у них все по-другому:

— Ань! Анют, будешь тень выпрямлять?

В детской сразу что-то скрипнуло и зашуршало. Сквозь стены Марфа видела неплохо, но сейчас подглядывать не стала. Просто предположила, что, скорее всего, шелестит большой бумажный дом для вырезанных кукол. Аня начала его склеивать еще до осенних каникул из всяких картонных упаковочных пакетов с красивыми картинками и прочей разноцветной макулатуры — ей мама Ира в тот приезд притащила много разной шелупони. В том числе и глянцевых конфетных коробок — с содержимым и без. Работа у мамы Иры такая, ей больные почти постоянно приносят эти чертовы конфеты, а она их отдает Анечке, не жадничает. У мамы Иры внуков нет и не предвидится, а к детям она хорошо…

— Анют, ты там где застряла? Сейчас сама все загашу, у меня времени в обрез!

Анечка захлопала тапками по коридору, явилась на кухню, с интересом посмотрела на перекосившуюся тень. На часы тоже глянула, но с меньшим удовольствием: без десяти десять уже, скоро спать. Жалко, что сейчас понедельник, самое начало рабочей недели. Марфа куда больше любила заниматься работой по выходным, когда есть возможность немного себя побаловать, улечься попозже, поваляться подольше… В будние дни с этим трудно. Ну только если Анину школу прогулять — кроме нее, ребенка туда некому водить, а иногда так не хочется вставать в несусветную рань. Пропустить бы, а?

Марфа, наверное, так бы и сделала, будь она школьницей. А вот Анечка… Такое ощущение, что у нее дисциплина в крови или в организме — как у других музыкальный слух. Сама вовремя ложилась, сама вставала по будильнику, сама готовила завтрак. Сама грела ужин, если Марфа затягивала обход по району. Даже готовить уже что-то начала — тоже сама. И это в семь лет с хвостиком! Точнее — с двумя белобрысыми косичками, несовременными до ужаса, но Анечке шло.

— Мам, а можно я сама? — Анюта протянула пальцы к тени и точно так же одернула их, Марфиным же жестом, тютелька в тютельку.

— Ну давай. Сама так сама. — Марфа нахмурилась, скрывая в ворчании гордость. Только вчера Анюте показывала эти тени, учила не столько поправлять, сколько искать двойные и тройные, те, что по-научному называются «оттенками», а на языке Сторожевых именуются ложными и наоборотными. Анечка как-то все очень быстро поняла, Марфа даже не успела объяснить до конца.

Тоже странно: Анины школьные успехи Марфой давным-давно воспринимаются как что-то само собой разумеющееся, вроде дождика осенью или рассвета утром, а вот тот факт, что Анюта на лету схватывает тонкости материнского ремесла, удивлял. Ну это с непривычки, времени прошло слишком мало, — Марфа всего неделю назад объясняла дочке про их работу, а обучать чему-то начала буквально позавчера. Если честно, то хотела начать занятия в каникулы, чтобы у девочки мирская наука не путалась с их знаниями, но Анечка настояла. Она вообще была упрямая. Не настырная или хабалистая, а сосредоточенная, терпеливая.

— Спасибо. — Аня отмахнулась от материнской ладони, встала поудобнее, разминая руки круговыми движениями. Выпрямилась, отбросила косички за спину, чтобы не мешались, и застучала пальчиками по воздуху, будто играла в машинистку или пианистку, — поправляла первый раз в жизни кривую тень на стене. Умница растет.