Век революции. Европа 1789 — 1848 - Эрик Хобсбаум

ли это появлению новых национальных государств, и на каких моральных и социальных основаниях? Кто приподнимет покров будущего? И какая роль в этом отведена России? А пока что нам остается, как гласит русская пословица «ждать у моря погоды».

Хакстхаузен. Исследования… России, 1847 г.{251}

I

Мы начали с обзора положения в мире в 1789 г. И взглянув на него через 50 лет, в конце наиболее революционного пятидесятилетия в истории к этому времени, попытаемся сделать заключение.

Это была эра кульминаций. Бесчисленные статистические справочники, в которых эта эра учета и подсчета пыталась отобразить все аспекты тогдашнего мира[227], могли справедливо заключить, что все поддающиеся количественному счету стало больше (или меньше), чем до этого периода. Известное нанесенное на карту и связанное между собой мировое пространство, стало больше, чем раньше, а средства связи быстрее. Население стало намного больше, некоторые классы общества возросли по численности сверх всяких ожиданий. Большие города стали расти быстрее, чем до этого. Промышленная продукция стала выражаться астрономическими цифрами: в 1848 г. из недр земли было добыто около 640 млн тонн угля. Эти цифры превзошли только более экстраординарные цифры, выражавшие международную торговлю, которая возросла вчетверо с 1780 г. и достигла около 800 млн фунтов стерлингов, а в валютах менее надежного значения и стабильности намного больше этого.

Наука еще никогда не достигала такого уровня успеха, знания еще так широко не распространялись. Более 4 тыс. газет информировали граждан мира и ряд книг ежегодно публиковались в Британии, Франции, Германии, и только в одних США их издание выражалось пятизначной цифрой. Человеческие изобретения каждый год достигали все более сияющих высот. Лампа Арганда (1782–1784) совершила революцию в искусственном освещении — это было первым крупным достижением со времен масляных ламп и свечей — когда гигантские лаборатории под названием газовые заводы направляли свою продукцию сквозь бесконечные подземные трубы, начав освещать заводы[228] и вскоре после того города Европы: с 1807 г. — Лондон, с 1818-го — Дублин, Париж — с 1819-го, даже далекий Сидней с 1841 г. И уже была известна электрическая осветительная дуга. Лондонский профессор Витстон уже планировал соединить Англию с Францией посредством подводного электрического телеграфа. 48 млн пассажиров уже проехали по железной дороге Британии за один 1845 г. В 1846 г. в Великобритании женщины и мужчины могли промчаться по 3 тыс. миль железнодорожных путей, а к 1850-му г. уже по 6 тыс. миль, а в США по 9 тыс. миль. Регулярные пароходные линии уже соединяли Европу и Америку, Европу и Индию.

Без сомнения, эти победы имели и темную сторону, хотя это уже не с таким энтузиазмом отражалось в статистических отчетах. Как можно было количественно выразить тот факт, который немногие сегодня стали бы отрицать, что промышленная революция создала такой безобразнейший мир, в котором когда-либо жил человек, как страшные, вонючие, задымленные окраины Манчестера. Или что вырывая с корнем великое множество людей и лишая их уверенности, этот век стал одним из самых несчастных. И тем не менее мы можем простить первопроходцев прогресса 1840-х гг., их решительность и уверенность в том, что торговля может свободно развиваться, ведя цивилизацию и мир, делая человечество счастливее, умнее и лучше. «Сэр, — сказал лорд Пальмерстон, продолжая свою восторженную речь в одном из самых мрачных 1842 г., — это ниспослание Небес»{252}. Никто не мог отрицать существования нищеты в самом безобразном проявлении. Многие считали, что она все растет. И хотя по меркам всех времен, измерявшим успехи промышленности и науки, только самые пессимистичные из рационалистов заявляют, что с материальной точки зрения оно было хуже, чем до этого, и даже хуже, чем в непромышленных странах нашего периода. Лорд Пальмерстон так не считал. Это тяжкое обвинение, поскольку материально положение рабочей бедноты всегда было не лучше, чем в тяжелом прошлом, а иногда хуже, чем в периоды, живые в памяти людей. Первопроходцы прогресса старались убедить в том, что такое положение складывалось не из-за нового буржуазного общества, а наоборот, из-за тех препятствий, которые чинили старый феодализм, монархия и аристократия на пути замечательного свободного предпринимательства. Новые специалисты, наоборот, считали, что все происходит из-за действия этой новой системы. Но и те и другие были согласны, что положение ухудшалось. Первые считали, что им удастся в рамках капиталистического общества справиться с тяжелым положением рабочей бедноты, вторые были уверены, что им не удастся справиться с тяжелым положением рабочей бедноты, но и те и другие справедливо считали, что существовала возможность улучшения материального положения трудящихся благодаря тому, что человек все больше осуществляет контроль над природой.

Если мы проанализируем общественно-политическую систему в мире 1840-х гг., нам придется оставить крайности и перейти к умеренным формулировкам. Подавляющее большинство населения составляли крестьяне, как и раньше, хотя в некоторых странах, а именно в Британии, в сельском хозяйстве уже было занято меньшинство, а городское население почти сравнялось с сельским, как стало известно из переписи 1851 г., и это произошло впервые. Рабов было относительно немного, поскольку международная работорговля была запрещена в 1815 г., в британских колониях — в 1834 г., а в освобожденных испанских и французских колониях — во время и после французской революции. В то время как Вест-Индия в этот период, за исключением небританских территорий, была зоной свободного сельского хозяйства, в двух ее великих оплотах — Бразилии и на юге Соединенных Штатов — продолжало существовать рабство, и сам прогресс в промышленности и торговле, который отменил все ограничения на товары и людей, способствовал рабству, а государственные запрещения сделали работорговлю особо выгодной. Приблизительная цена на сельскохозяйственного работника на юге Америки составляла 300 долларов в 1795 г., а в 1860-м — уже от 1200 до 1800 долларов{253}; число рабов в США выросло с 700 тыс. в 1790 г. до 2 500 тыс. в 1840 г. и 3 200 тыс. в 1850 г. Они все так же поступали из Африки, но и все больше поступали на продажу из районов, где уже использовался рабский труд, т. е. из соседних с США стран, для быстрорастущего хлопкового пояса. Кроме того, уже развивалась система полурабской рабочей силы; из Индии на сахарные острова Индийского океана и в Вест-Индию.

Рабство или легальное закрепощение крестьян было запрещено в большинстве стран Европы, хотя общая обстановка в сельских бедных районах с традиционным латифундистским возделыванием земли в Сицилии и Андалузии не изменилась. Таким образом, рабство сохранилось в главных европейских цитаделях, хотя после начального роста численности она осталась постоянной в России и составляла от 10 до 11 млн душ после 1811 г., но в общем по Европе